Пока среди бездействующих лицпротагонист слоняется без дела,вдовец-писатель едет в Биаррицс любовницей, ши-тцу и старой девойиз Англии, прижившейся в семье.Она карикатурно некрасиваи вообще немного не в себе,но кто присмотрит за балбесом сыном?Насаженный на вертел из лучей,вдовец-писатель пьёт свой капучинои открывает Барта, чтоб прочестьизвестие о собственной кончине.Он покупает сыну эскимоили бросает мячик
собачонке;с любовницы снимает кимоно,строчит в блокноте почерком нечётким,наполовину вписанный в пейзаж,который превращается в картину.И думает, что сам он персонаж,но как сказать любовнице и сынуоб этом? Изменившийся в лицеон навсегда сбивается с маршрутаи видит только женщину в чепце,похожую на Барта почему-то.
Серая линия
Камень
Щегол
Тополиным огнём отороченный,просыпается город Петра.За ворованным воздухом очередьзанимают поэты с утра.Слитный гул муравейника в школах, ив классных комнатах, будто во сне,копошатся статисты и олухи,арлекины и прочие все.С бодуна ли училка-конвойная,перекличку затеяв, чтоб ей,объявляет: сегодня – контрольная?Благодарствуем, лучше убей.Уравнения с их неизвестныминенавидящий всею душой,ты решения сдуть не побрезгуешьу отличницы Нади Большой.И когда за широкими окнамисветотени развяжут мешокжухлых листьев – оранжевый с охрою,ты закончишь свой первый стишок.Восемь строчек, сплошная эротика.(Сколько наглости было в щенке!)Станет Надя краснее смородиныи ударит тебя по щеке.
«Видишь, в небе рдеет огонёк…»
Видишь, в небе рдеет огонёк?Там летит железный мотылёк;может быть, заходит на посадку.У соседей музыка вприсядку:славный, верно, выдался денёк.Засыхает дикий виноград.Фонари проснулись и горят,обхватили головы руками.Развалюха движется рывкамимимо покосившихся оград.Ты права, но ты и не права.Всё, что было, сплыло на раз-два.Говорят, вначале было Слово.Просто слово, ничего такого:сигарета, музыка, трава.
«Сэнсэй сидит в тени цветущей сливы…»
«Сэнсэй сидит в тени цветущей сливы.Его лицо не кажется счастливым,точнее, на сэнсэе нет лица.Поддерживая сломанную руку,он предаётся мыслям о сэппуку,как будто пьёт из черепа отцафамильное достоинство… И всё же,как ни крути, сэнсэй уже не можетрассчитывать на собственные си…Ничком в траву. Лежит, недосягаем.И вот к нему подходят асигаруи хмурятся, поклявшись отомстить.Три года им бродяжничать, таиться,сжимать кольцо вокруг семьи убийцы,свиваясь наподобие вьюнка.Не будет ни промашки, ни поблажки —они играют в облавные шашкинеторопливо, но наверняка…»Ты тащишься в автобусе на службу.Японский бог, кому всё это нужно?Слова, слова, слова, слова, слова.Ну что ж… Умри в тени цветущей сливы,пускай воображаемой, но зримойнастолько, что дымится голова.
Мотылёк
Мотылёк, залетевший в квартиру,в лёгкой панике чертит круги.Под сияющей лампой в гостинойначинает своё «помоги».Помоги, мои лапки не гнутся.Голова моя кружится. SOS!А под лампой сидят и смеются,вытирают дорожки из слёз.Будто сами в окошко влетелипо оплошности страшной.Смотри,как над ними смыкаются тени,как у них холодеет внутри.Встал один, и другой потянулся.Разошлись – не друзья, не враги…Слышишь, души на ниточках пульсаначинают своё «помоги»?Помоги, ибо всё, что осталось —нестерпимое жженье в спине.Мы продержимся самую малостьи прижмёмся к последней стене.
Снежинка
Внутри снежинки, если присмотреться,тоскует
человечек меловой.Его микроскопическое сердцесжимается в предчувствии тогомгновения, в котором всё растает:снежинка, жизнь, Вселенная…Никтос тем человечком цацкаться не станет,пока снежинка гаснет на пальто —такая же, как миллионы прочих;в тех человечки, а в иных – зверьки.«Прости, дружок, прощай, спокойной ночи…» —бормочут на ходу снеговики.
«А всего-то и есть, что серебряный зимний денёк…»
А всего-то и есть, что серебряный зимний денёк.Ни прилечь, ни присесть, потому что вокруг Рагнарёк.Остаётся идти днём с огнём в непослушной руке.Остаётся найти человека в сплошном Рагнарьке.Люди ходят на двух. Дух летит, не касаясь земли.Человек или дух, ты дрожишь под напором зимы.И проходишь сквозь снег, существо-антипод или пшик.В кулаке оберег, а фонарик украл снеговик.В животе холодок, остывают в глазах угольки.И стоит городок над замёрзшею змейкой реки;сувенирный такой: бакалея, церквушка, ларёк.Помаши им рукой, выпей чаю в кафе «Рагнарёк».
«Елисей видит сон: злые люди везут Елисея…»
Елисей видит сон: злые люди везут Елисеяпо осенней тайге, за которой иная тайга.Там живёт рыба-скит – сухопутная рыба – под серымнепрерывным дождём и, нахохлившись, бродят стога,навещают друг друга, сбиваются в стаи пингвиньи…Бьёт хвостом рыба-скит по растёкшейся тусклой воде.А внутри у неё Просветлённые лепят из глинычёрных бабочек Чжоу, летящих во сне и во тьме.Злые люди кричат: «Вылезай, Елисей, из повозки!Это гиблое место придётся тебе по душе».Он откроет глаза и упрётся коленями в доски,станет мокрой травой, чёрной бабочкой в сером дожде.
«Марина вьёт из Мориса верёвки…»
Марина вьёт из Мориса верёвки,затягивает Мориса в узлы.Её глаза – две жуткие воронки,а меж зубов – раздвоенный язык.Она его не держит за зубами.И Мориса не держит: скатертьюдорога… До чего же он забавен —стоит на месте, говоря: «Адью».Проносятся стремительные птицыс кровавыми ошмётками в когтях.Лежит в засаде хищник тигролицый,отец изголодавшихся котят.Деревья наклоняются к беседкам.Кромсает тучу серебристый нож.Куда ни ткнись – натянутая сетка;не перепрыгнешь и не разорвёшь.Поэтому, а может, по-другому,так или эдак, эдак или так…Купил у старой ведьмы мандрагору,да позабыл, что делать с ней, простак.Стоит теперь, болванчиком кивает,адьюкает, а с места ни ногой.Марина ничего не забывает.Марина убивает, дорогой.
Марина
Марина курит, стоя у окна.Марина или, может быть, Окавпадает в шум гостиничный, сшибаястолы и стулья,синими шипамипронзая коридорного, покая думаю – ни слова о Мари…Спасаются наружу комары.Вздыхают липы.И почтовый голубьнесёт письмо в потусторонний город,съезжающий с Кудыкиной горы.Там, воротясь со службы, имярекконверт разрежет и увидит снег,сирень в цвету и дуло пистолета,нащупавшее ямку у виска,поскольку не Марина, а тоскастоит в снегу и пишет это лето.И будет адресат ревнив и жёлтлицом, но, вероятно, не нажмётон на собачку – станет жать на жалость,чтоб у Марины челюсти разжались,и лёд январский превратился в мёд.Тогда-то на сетчатке двойникаи заискрится женщина-Ока.И полдень, заполняющий каюту,уйдёт на дно, в последнюю минутуметнув окурок в красный бок буйка.
«Я в мальчике провижу старика…»
Я в мальчике провижу старика.Внутри него зелёная река,чьи водоросли, склизки и мохнаты,похожи на пытливые канаты,обвившие купальщикам бока.Сквозь бреши в небе прибывает мрак.Не бойся, мальчик, я тебе не враг,но и не друг – давай за это выпьем.(Грифон грифону третий глаз не выклюйв чужих полузатопленных мирах.)Распад и Лету, берег, ставший дном —я вижу это не в тебе одном,как будто устье сходится с истокоми волны разворачивают домто к западу фасадом, то к востоку.
