Фокусник открывает багровый рот,и изо рта его тянется серпантинизумрудных змей. И миниатюрный рогвенчает их королеву. И снег летит,расставляя точки над вереницей «и».Фокусник проводит рукой по лбу,и над эстрадой вспыхивают огни,а меж рядами кресел растёт бамбук.Миг – и зайдется в хохоте старый лис,глядя как содрогаясь, молясь, крича,зрители умирают, в буквальном смыс —ле сражены ловкостью трюкача.
3
Перед тем как лечь, Чарльз выходит на задний двор,на передний план, на последний участок сна.И тогда над ним нависает угрюмый дом,на кривом крыльце – красная полоса.И в одном окне виден сосновый бор,а в другом окне – фабричной трубы цилиндр.То ли это бред, то ли
программный сбой;то ли автор врёт, но кто его исцелит?Он и сам не рад, что на сцену выходит Чарльз,что огонь во рту и дрожь не унять в руках,что один из них, верно, умрёт сейчас,но какой из двух, и почему, и как?Замолчи, прошу, рану не береди!Не смотри назад, можешь лишиться сна.Там всё тот же дом с окнами на груди.На кривом крыльце – красная полоса.
Новый год
Сперва из текста выпадает снег,а вслед за ним – герой и героиня.Всё это происходит не во сне —они как раз о смерти говорилив шестой главе, и на тебе – летят;вокруг – снежинки, ангелы и галки…И дикторша в вечерних новостяхтот самый текст читает из-под палки.Она доходит до шестой главы.А студия тем временем пустеет,хотя по ней расхаживают львы,застав киномехаников в постелях;читай «врасплох» и сразу отвернись,ведь ты же не выносишь вида крови…В студийных окнах только тёмный низночных небес и кадры старых хроник:отец народов на трибуне ли,лиловый негр, линчуемый толпою;пришельцы на другом конце Земли,идущие на этот за тобою.Они спешат, их душит нервный смех,в их сумках – новогодние подарки.А с неба продолжает падать снег,протагонисты, ангелы и галки.
Новый год-2
Уже зажигаются лампы головна всех площадях городских.И зимнее небо – разваренный плов,посыпанный перцем тоски —становится ближе, как этот поёт:две буквы, последняя – «г».И словно на лыжах, скользит самолётв густой новогодней пурге.И в том самолёте сидит пассажир,и кажется, даже живой.Считает воздушные он этажи,соседку считает женой.И пусть эта фифа ему не чета —накрасила рот и молчит,но кто-то же должен платить по счетамза тех, кого не приручил.А город внизу уменьшается всё;глазами похлопал и лёг.И только в эфире, забитом попсой,горит голубой огонёк…Астральный трансформер вздымает Ковши.И, рухнув на Землю с небес,волхвы вспоминают, куда они шлии кто их кураторы здесь.
«Снег начинает падать не раньше, чем ты…»
Снег начинает падать не раньше, чем тыгрузно садишься в кресло и замерзаешь.Время несогласованно и плачевно,если смотреть на вещи его глазами.Всё налицо: неровности, швы, помарки.Люди вообще скомканы и приплюснуты.Над головой проносятся вихри кварков,а под ногами лопаются моллюски…Стены покрыты инеем и сквозь них тывидишь дворы в неверном, коварном свете.Спину шоссе перебегают пихты.В дальнем окне пляшет линялый свитер.Прямо под ним – окаменевший мамонт.И дикари кухонными ножамирежут его и впопыхах ломаютлезвия.И когда, раздувая жабры,за гаражом, по крышу ушедшим в землю,штопором входит в воздух косяк салаки,время становится чем-то совсем музейным:мумией, ископаемым, рощей статуй.
«После Нового года у них продолжается старый…»
После Нового года у них продолжается старый.Снега нет. Ветра нет. День похож на футляр от гитары;он слегка залоснился и замер в медвежьем углу.Персонажи скучают. А что им ещё остаётся?Головами качают. Включают подсветку эмоций.Диалог состоит из «ага», «огого» и «угу».Огого – это «сильно». Ага и угу – «как обычно».Чёрно-белая фильма: субтитры, цензура, кавычки.Это Мёбиус с лентой зашёл погостить и отжёг.Персонажи, вставая, роняют слова и запчасти.И под треск киноплёнки дрожат на клеёнке две чашки.И под каждой из них образуется липкий кружок.Начинается снег. Дышит в спину разбуженный ветер.По экрану ползёт что-то среднее между медведеми бастардом гориллы… Дублёр, задушив двойника,говорит в микрофон о превратностях киноискусства.После Нового года у них обостряются чувства,но дождавшись
финала, мы видим одни облака.
Отражения
Зеркало смотрит в зеркало. В каждом из них стоитнекий субъект, лет 50 на вид,может, и 90, черты-то стёрты.Есть вероятность – юноша он ещё.Зеркало смотрит в зеркало, всё течёт.Трудно сказать, кто тут живой, кто мёртвый.В сдвоенных отражениях, в дублях днейгород в своём скольжении всё бледней,и сквозь него проступает такое нечто —впору бежать и прятаться, ибо скатившись за,не уберечь сознание и глаза,ежели ты нуждаешься в них, конечно.Зеркало смотрит в зеркало, сделав скрин —шот оплетающей всякий предмет тоски,жажды чего-то большего или дажеменьшего, чем дано тебе, а дано:зеркало смотрит в зеркало, видит дночёрной дыры в отверстой груди пейзажа.
«Я забыл, к чему снится янтарный буйвол…»
Я забыл, к чему снится янтарный буйвол.Он лежит во тьме на стёганом одеяле.И могучий бес в пепельных крыльях буриголубые кольца в ноздри его вдевает.Ведьмы плетут венки и нанизывают на рога его.Если ты не евнух, любая раздвинет ноги.«Практикующий магию практикует и полигамию», —смотрим книгу Еноха.Ты, конечно, можешь бежать, но я тебе не советую,ведь куда бы ты ни бежал, все дороги ведут к погибели:мы едим своих стариков, чтобы ночь оставалась светлой,те закалывают детей, чтоб дожди наконец-то выпали.Покажи язык из погребальной урны.Что за дело им, как ты здесь оказался?Вспоминай же – У Лао-цзы был янтарный буйвол(для профанов – чёрный, в апокрифах пишут: красный).
«Ты смотришь, как бабочки замертво падают на пол…»
Ты смотришь, как бабочки замертво падают на пол.Ты слышишь оркестр: он играет то Баха, то Франка.Выходишь из комнаты и на негнущихся лапахидёшь параллельно покрытому саваном парку.В передних конечностях – тельце зверька. И, вгрызаясьв дрожащую плоть, ты опять перепачкался красным…Разводят костры существа с ледяными глазамиу смутных порталов, на площади круглой и грязной.Ты силишься вспомнить, откуда всё это взялось, илетишь без страховки в какие-то чёрные дыры,где в кожаных креслах сидят здоровенные лоси,сидят и хохочут, что старые, что молодые.На их мониторах ты словно вращаешься в танце,становишься вихрем, несёшься сквозь эры ли, яти,сперва искривляя, потом распрямляя пространство,пока не проснёшься, что бабушка надвое, кстати.
«На первом канале, в прямом эфире…»
На первом канале, в прямом эфиреБог говорит, что Бога не существует.Кто же тогда снимает эти смешные фильмы,где плохие парни тупо сидят на стульях,на глазах у зрителя хорошея?Вот они поднимаются, покидают бар, ноналиваются кровью их бычьи шеи,и все вспоминают, что это плохие парни.Положительные герои не дремлют тоже.Начинается перебранка и перестрелка.Если хочешь спать, пуля тебя уложит…Между тем на город нацеливаются тарелкиинопланетян, похожих на что-то вродеабрикосового желе с сиреневыми глазами.Ты идёшь на кухню. Рухнув, лежишь в проходе.Изо рта с шипением выползаюттитры – это что ещё за сюрпризы?Бог раскрывает зонт, говорит, всё идёт по плану.Срочно звони любовнице, делай визы.На ковчег позволено только парам.
«Развернувшись, пуля летит в материнский ствол…»
Развернувшись, пуля летит в материнский ствол.Человек открывает глаза, закрывает рот.Или наоборот.Садится за шаткий стол…И убийца выходит в двери спиной вперёд.Человек, нареку его Немо, уйдёт и сам,но не сразу, а где-то, может быть, через час.Вот он мчится с предельной скоростью на вокзал.Всё высматривает кого-то – судью, врача,друга детства или ту женщину в голубом,что опаздывает на поезд «Прости-прощай»?Передёрнет она плечами – и вся любовь,растекутся стальные волосы по плечам.А потом (или было б правильней – «до того»?)он закажет (а в прочих версиях – «заказал»)два мартини, и всё представится трын-травой:и разлука, и этот чёртов базар-вокзал.Вот сидят они изваяньями падших душ.А меж ними плитой могильною чёрный стол…И когда в его номер вбежит разъярённый муж,Немо даже не попытается выбить ствол.