Между честью и истиной

– Как ты пришла к этому выводу?

Полина почти незаметно пожала плечами.

– Она же сама все сказала, при тебе.

– Я не слышал ничего похожего, - возразил он.

– Ты слышал то же самое, что и я, - легко произнесла она.

Он смотрел на нее и не понимал, что происходит. Она сидела очень спокойно, но его не покидало исходящее от нее ощущение дальней, но явственной угрозы и какой-то странной обреченности. Димитри присмотрелся и понял: ее рука лежала на колене и пальцы почти неслышно выбивали по вельвету юбки простенький ритм - тратататата, та, та, тратататата, та, та... За этим ритмом слышался какой-то короткий распев, похожий на боевой, согласные шаги многих ног, заполненные толпой улицы и приближение чего-то неотвратимого, частью и основой чего был этот ритм.

– Хорошо. Я это слышал, но не понял, что слышу важное. Я прошу у тебя объяснений.

Она кивнула и без паузы начала говорить:

– Та позиция, которую Алиса выразила, основана на некоем опыте, полученном ею лично. Чтобы привести к таким выводам, опыт должен содержать встречу с ситуацией вменения мотивов и намерений поперек личного взгляда на вопрос. И давления ради подтверждений вмененного от нее самой. Вероятно, давили, не слишком стесняясь в средствах, судя по итогам.

Когда Полина замолчала, Димитри снова услышал "тратататата, та, та". Вероятно, она продолжала стучать пальцами по колену и пока говорила. Он качнул головой:

– Странно. Мне казалось, что она не помнит той осени, когда с ней происходили события, похожие на то, что ты описываешь.

– Конечно не помнит, - отрешенно сказала Полина.
– Но, как видишь, продолжает знать о них и даже сделала выводы.

"Тратататата, та, та", - билось в ушах у Димитри. Звук был далеко-далеко и совсем рядом.

– Как это может быть?
– спросил он.

– У саалан так не бывает?
– удивилась Полина.

Князь ощутил, что ему стало легче дышать: она наконец перестала выбивать пальцами по колену этот проклятый ритм.

– Я ни разу такого не видел, - сказал он.
– Мы или помним и можем рассказать, или забываем, но тогда уж полностью. А забыть и продолжать помнить...
– он прервался и развел руками.
– Это новое для меня. Как вы это делаете?

Полина почти незаметно усмехнулась.

– Это разговор надолго.

– Неважно. Рассказывай, - сказал он.
– Хотя погоди-ка минуту... Иджен! Принеси нам чай и что-нибудь подкрепиться. Да? Отлично.
– Он обратил к ней взгляд.
– Теперь я слушаю.

– Как скажешь. Наша память хранится в разных частях мозга, так вышло эволюционно.

– У нас тоже, - возразил он.

– Есть разница. Мы разделяем себя как живое существо и себя же как общественную единицу.

– И мы разделяем, - улыбнулся князь. Он боялся ледяного спокойствия Полины, но не был готов обсуждать ее настроение. Слишком рано случился этот разговор, будь у него хоть месяц после вчерашнего разговора с ней, объясниться бы удалось. Сейчас он просто надеялся разговорить ее и растопить этот лед.

– Да, но мы делим иначе, чем вы, и отличие довольно сильно, - ответила она.

– И каково же оно?

– Вы узнаете об этом делении позже, и оно у вас более осознанное и подконтрольное. При этом свою социальную единицу вы знаете до того, как начинается процесс воспитания... в смысле, воспитания людьми. Вам сначала рассказывают, кто вы такие, потом учат быть теми, кем вас назвали. У нас все это происходит одновременно, и результат, как видишь, получается разным, по крайней мере в том, что ты сегодня видел.

– В чем эта разница? Ты можешь описать?
– Льдышка. Скульта. Смертельно ядовитый... друг. Пока вчерашние обещания в силе - друг.

– В том, что у нас социальная единица и организм одинаково участвуют в мышлении, одинаково имеют доступ к эмоциям, одинаково связаны с инстинктами и рефлексами и одинаково поддерживаются физическими процессами тела.

– Но и для нас это так!
– развел он руками.

– Как видишь, нет.
– Ее голос был легким и тихим, как оседающий иней в холодный день. И таким же холодным.
– Ты только что сам сказал, что случившееся с Алисой невозможно для сааланца. Кстати, что произошло бы с твоим соотечественником в такой ситуации?

– Ну, - пожал плечами Димитри, чувствуя себя несколько неловко, - кто не умирает сразу, тех охватывает апатия, они перестают есть и спать и умирают тоже, просто позже. Мы защищаемся от этого, отказываясь от имени. Если найдется другое имя, будет другая жизнь. Тогда, может быть, удастся вернуть свое имя и присоединить предыдущую жизнь назад.

– Тем не менее Алиса прошла через это в двадцать третьем году, - задумчиво сказала Полина, - значит, смертей по таким причинам у вас не так много.

Князю было совсем не по себе от разговора, но он не хотел его прекращать, потому что сам начал.

– Я все-таки менталист, - ответил он.
– Я знал, где нужно остановиться.

– Если бы речь шла о сааланке, наверное, результат был бы другим, - кивнула Полина.
– Но все пошло не так.

– Да, - вынужден был признать Димитри, - все пошло не так, и я все еще не понимаю почему. Значит, разница есть, но я не могу ее увидеть. Помоги мне.

– Хорошо, - сказала Полина, - я объясню на яблоках.

Князь согласился с идеей и подал ей в руки из вазы на чайном столике два яблока, красное и желтое. Она взяла их и подняла согнутые руки над столом.

– Вот красное, оно будет изображать социальную единицу. А желтое назначим организмом. А я сама в этой схеме буду играть роль эмоций человека, которого мы рассматриваем. Хотя для большей наглядности лучше было бы положить их на книгу.

Димитри улыбнулся и отлевитировал ей первый попавшийся том с рабочего стола. Она, даже не глядя на обложку, отложила яблоки на стол, взяла книгу в руки и, установив на ней яблоки, показала ему.

– Вот смотри: они соотносятся через книгу. Разворачивая ее, я могу приблизить одно и отдалить другое. Двигая ее, я могу отдалить оба или приблизить их вместе, но это рискованный трюк. И дорогой по последствиям. Обычно люди предпочитают отдалять эмоции, чтобы изменить взгляд на обстоятельства, но от этого сложностей больше всего. Если я приближу социальность, то организм с потребностями и знанием себя у меня окажется чуть дальше, зато будут ближе и понятнее ожидания и требования общества. Если я приближу потребности и ощущения, то общественные нормы и ожидания окажутся несколько в стороне. Если меня не устраивает ни то, ни это, я могу приблизить их оба или отдалить, как обычно все и делают. Но после этого мне придется сидеть, замерев, или, если все же потребуется быть активной, мне придется шевелить всей собой, и результаты будут странными. Я сама окажусь следующим слоем, он в психике лежит под эмоциями, и нужны очень сильные переживания, чтобы заставить его на них отвечать. Такое состояние, в котором это возможно, называется аффект. Отличное, скажу тебе, эволюционное решение для опасных ситуаций или для обстоятельств, когда выбора нет. Аффекты есть и у вас, и у нас, но разные. Отодвинутые чувства и социальность - это ваш вариант, и другого вам не дано. Вы замираете и перестаете слышать себя и мир вокруг. Оно и понятно, если держать самое себя на вытянутых руках, то двигаться и тем более действовать не очень-то получается. Или приходится ломиться по прямой, пока получается. Мы выбираем из двух путей, вашего и еще одного. Допустим, ваш вариант тебе известен, давай рассмотрим второй. Я могу прижать к себе поближе всю эту конструкцию и начать шевелиться и что-то делать, хотя и не очень уверенно. Двигаясь неосторожно, я могу даже сдвинуть с места кресло, на котором сижу, хотя оно тяжелее меня. Оно в схеме станет следующим слоем психики, которым управлять практически невозможно, но если в нем есть какая-то программа действий, то будучи запущена, она отрабатывается вне зависимости от обстоятельств, даже если человек уже при смерти.