Мхитар Спарапет

А теперь ненависть Миграна к Мхитару умножилась. Порою ему казалось, что Верховный властитель чувствует это. «Знай, отродье рамика, я никогда не прощу тебе», — злорадно думал Мигран про себя в такие минуты.

Как-то раз он заговорил об этом при Тэр-Аветисе. Мхитара в Алидзоре не было. Тысяцкий вызвал его по какому-то делу. Они оставались одни. Тэр-Аветис был чем-то озабочен и сердит. Но Миграна усадил возле себя и даже сам ему налил кофе. Китайская лампа освещала комнату тусклым светом. Глаза Тэр-Аветиса будто горели. На дворе завывал осенний ветер. Мигран, неожиданно наклонившись к хозяину дома, тихо сказал:

— Я обесчещен, тэр тысяцкий. Он смешал меня с грязью.

— Кто? — строго спросил Тэр-Аветис.

— Известное дело. Сын рамика. Верховный властитель! Наш господин, наш владыка, повелитель, — вскипел Мигран и так потянул ворот своего кафтана, что отлетели круглые золотые пуговицы. — Я сойду с ума, если так будет продолжаться. Я…

— Тсс! — таинственно предостерег его Тэр-Аветис. — Как ты осмеливаешься! Башки лишиться хочешь, надоела она тебе?

— Да, да, — задыхаясь от гнева, произнес Мигран. — Пусть снесет, этого и желает сын голодранца. Если не сегодня, так завтра прикажет отрубить мне голову. Разве он потерпит? Меня сровнял с землей. Я не стою мизинца его любимца, пройдохи Товмы.

— Эге!.. — после долгого хохота и вскидывания руками выговорил Тэр-Аветис. — Где тебе до Товмы!.. Или до этого Есаи. Они, братец мой, опора Мхитара, надежда страны, а ты что?..

— Я раб и дурак, если терплю все это, — ответил Мигран, ударив себя в грудь.

Тэр-Аветис встал и презрительным, уничтожающим взглядом посмотрел на Миграна.

— Я с корнем вырву твой язык, если еще раз осмелишься лаять на Верховного властителя, — сказал он грозным голосом, — несчастная тварь. Ты ради своей подлой душонки готов поступиться интересами страны, так, что ли? Я собственными руками задушу каждого, кто осмелится нанести вред нашей несчастной родине. Да, да! Знай это, паршивая лиса. Встань! Вот так!.. Под угрозой страна, народ армянский. А ты не можешь забыть старьте обиды, жаждешь мести. Вон турки идут саранчой, чтобы сожрать нас. Надо искать спасение, найти выход, выход!.. — крикнул он исступленно, в ярости топнув ногой. — Свое или чужое, князь или рамик, обиду, честь, семью свою, жену, детей — все, все сейчас надо забыть, думать только о спасении страны, — продолжал он, тяжело дыша.

— Покориться — одно осталось, — неожиданно произнес Мигран.

Тэр-Аветис схватил его руку так, что у того чуть не треснула кость.

— Кто сказал, что это единственный выход? — прошипел он гневно сквозь зубы.

— Сам убедился в этом. Или должны покориться султану, или погибнуть… Поди, слыхал, что говорил в Джраберде посланник паши: «Мы придем в вашу страну и не оставим ни одной живой души в ваших гнездах». Слыхал ведь, тэр тысяцкий!

— Да, — хрипло ответил Тэр-Аветис, отпустив его руку.

— И эчмиадзинский католикос советует покориться султану. А вы оскорбили посла, бросили ему в лицо истлевший трех. А этот нищий Есаи надругался над послом самым дерзким образом, принудил его на берегу Аракса съесть письмо паши. Потерпит ли это властелин всех стран, султан?.. Он пошлет на нас столько войска, сколько в море песчинок, и мы погибнем, от нас не останется и пепла.

«Значит, не один я понял это, — слушая его, подумал Тэр-Аветис. — А выход? Да, единственное спасение — покориться. Пусть часть народа будет уничтожена, уведена в плен, но большая часть уцелеет; не погаснет огонь армянского очага». Ему захотелось сказать Миграну, что и сам думает так, что он даже готов менять веру, принять ислам, дабы спасти народ, но сдержал себя и, показав рукой на дверь, сказал строго:

— Уйди со своими дьявольскими мыслями. И чтобы больше рта не раскрывал, не то разрублю и тебя и твоих детей. Уйди.

Он закрыл лицо обеими руками, а когда открыл глаза, Миграна уже не было.

На дворе неистовствовал теплый весенний ветер.

Золотистый конь, мерно покачивая головой, взбирался вверх по тропинке. Горги Младший ехал в селение Аза навестить сестру. Легко и радостно было на душе. Пышная зелень леса, колыхающаяся на тихом ветру, трава, яркие горные цветы — казалось, все звали, манили его в свои объятия. Как бы хотелось ему взять хорошо отточенную косу, сбросить с себя амуницию и косить вот эту траву, поваляться в ней и ночью долго смотреть на звезды, слушая веселую перекличку лесных сверчков.

Он вспомнил отца. Вместе ходили в поле косить хлеба. Отец работал от зари до наступления темноты. И когда последний сноп улаживали на коня и уходили, отец благоговейно опускался на колени на краю нивы и целовал землю.

— Пусть пойдет впрок твой дар, сестра моя!

И он повелевал сыну делать то же самое, благодарить землю, дарующую им хлеб.

— Пусть не гневается наша кормилица.

Лошадь шла медленно. В хурджине, перекинутом через седло, Горги Младший вез подарки сестре, зятю, сватам. Как обрадуется Маро, увидя его. И оттого, что он доставит радость сестре, приятно щекотало в горле.

Он поторопил коня. Вечером доедет до ущелья Цав, переночует у знакомого гончара, а на рассвете продолжит путь.

Спустя два дня показался возвышавшийся среди тополей церковный купол Аза, завиделись желто-красные воды шумного Аракса. На берегу было расположено старое кладбище с хачкарами и могильными плитами. Брызги долетали порою до одного из покосившихся хачкаров и смывали с него вековую пыль.

У аробщиков, встреченных на краю села, Горги узнал, где дом свата Гичи. Аробщики поклонились ему. Он хотя и удивился, но был польщен. И с благодарностью вспомнил слова Мхитара, подарившего ему перед отъездом из Алидзора роскошную одежду: «Едешь к сватам, оденься понаряднее».

Проехав мимо покосившейся изгороди и гигантского тутового дерева, он остановил коня во дворе дома сватов. Старый пес бросился ему наперерез, но не то со страха, не то из почтения не залаял. Горги спешился, хотел было уже крикнуть кого-нибудь, но тут из сада выбежала его сестра… Узнав брата, от радости растерялась, выпустила из рук уголки фартука, и на землю посыпались пучки зеленого кресс-салата и киндза.

— Брат! Горги! — вскрикнула Маро. Она стремительно бросилась в объятия брата и прижалась головой к его широкой груди.

— Маро!.. Маро!.. — только и мог выговорить Горги.

В воротах показался сват Гичи, которого Горги помнил еще с тех пор, когда он продавал в их деревне вино. Освободившись от объятий сестры, он подошел к виноторговцу.

— Эге!.. Сват! — воскликнул Гичи. — Добро пожаловать. Наконец-то ты вспомнил о нас. Ну, слава богу! Как поживает мать? Сам как?

— Мать шлет вам низкий поклон.

Они подали друг другу руки. Маро не двигалась с места. От прилива чувств она словно забыла, что должна делать, и только изумленно смотрела на брата.

— Поздравляю, невестушка, с приездом брата, — сказал ей свекор и, обращаясь к Горги, добавил: — Во всем Аза одна Маро и есть, о ней только и разговору.

Горги был польщен. Он обхватил сестру за плечи, и они направились к одноэтажному просторному дому. Переваливаясь, приковыляла свекровь — маленькая, сморщенная старушка, обняла и поцеловала Горги.

— Благословен твой путь, — приветствовала она голосом, который, казалось, исходил из иголочного ушка. — Бедная моя невестушка все глаза проплакала. Все по тебе страдает. Осуши ее слезы. Порадуй дитя.