Мичуринский проспект

Посты находились под круглосуточной охраной и люди, их остерегавшие, должны были сменяться каждые два часа. Этот график мог корректироваться, в зависимости от различных обстоятельств. Наиболее веской и распространенной причиной являлась как раз задержка меняющего караула, и именно поэтому больше всех везло тем, кто попадал в первую смену, а меньше всех тем, кто попадал в последнюю, третью. Как не трудно догадаться мне всегда доставалась третья смена и первый пост.

Чача, как не пользующийся особым авторитетом командир, делал хорошо сильным и гнобил слабых. Но, если с распределением смен все ясно -- имеешь вес во взводе иди в удобную первую, не имеешь -- в неудобную третью, то с постами дела обстояли несколько сложней. Первый пост действительно считался почетным, и ставить на него чухана в форме не по размеру -- апофеоз распиздяйства. Но всем, в том числе и курсовикам, было насрать. Поэтому я туда ходил каждый раз. И каждый раз в третью смену.

– - Так, -- начал Чача распределять посты, -- и на первый пост, в третью смену у нас идет Клевцов...

Готовящийся к разводу взвод одобрительно засмеялся. Мне было не до смеха.

– - Да почему опять я?

– - Так получилось, -- Чача отвел глаза, сдерживая улыбку.

Единственным плюсом в моем положении было то, что я уже наизусть помнил то, что мне вверено под охрану и границы поста. Границы поста огорожены красным канатом, а под охраной у меня было знамя части, пара орденов Ленина, да стеклянный шкаф с печатями.

Но кого это волновало? Мы сидели два часа до развода и учили устав. Хорошо если хоть кто-то открывал книгу за все это время. А так все просто трепались обо всем на свете, да отпускали шутки. Но так положено. Делай что хочешь, но сиди.

Тут все регулировалось тупыми и вредными правилами. К началу второго курса уже определилась презренная каста ботаников, которые по три часа после пар ждали в базовых аудиториях пока пройдет самоподготовка по предметам, чтобы подняться, наконец, в общагу или поехать домой и начать учить материал. На самоподготовке каждый находил себе какое-нибудь занятие, и никогда этим занятием не была учеба.

Время до развода тянулось невыносимо долго, но ничто в этом мире не длится вечно, ни хорошее, ни плохое, а потому старшина, поставленный в тот раз начальником караула, скомандовал строиться.

Развод прошел гладко. Нас не отправлял на дополнительную подготовку ни разу, а сразу отправили получать оружие. Каждому по старенькому калашу, штык-ножу и обойме патронов. Академия была полна слухов и легенд, и одна из них гласила, что как-то раз пьяный старшекурсник полез в общагу через третий пост. Когда второкурсник-технарь, заметил висящее на заборе тело, то не задумываясь дал очередь. Вышла вся обойма, и только один патрон угодил в цель, в жопу. Итог: технарю объявили благодарность и пять суток отпуска, а старшекурсника отчислили.

В другой раз на посту стоял слушатель-гуманитарий, и к нему на пост также случилось проникновение, лицом из постоянного состава Академии. Слушатель просто вырубил пьяного офицера прикладом, историю замяли, в итоге никаких взысканий и никаких поощрений.

В Академии технари и гуманитарии учились практически в равных пропорциях, но между собой общались очень редко. Первых называли биномами, за умение думать и полное отсутствие житейской смекали, вторых -- дубами за тупость, полигамию и пьянство, сочетаемыми со способностью находить оригинальный выход из сложных ситуаций, которой биномы были лишены напрочь.

Четыре часа до заступления пронеслись незаметно. Я поел, почитал устав. Покурил, снова почитал устав, взял оружие из пирамиды и пошел охранять знамя. А вот два часа на посту тянулись мучительно долго. И это первые два часа -- когда ты можешь пересчитать как в первый раз все углы, все двери и всю плитку на полу. С каждым новым заступлением развлечений остается все меньше. Единственная радость последней смены -- сладостные размышления о способе самоубийства с последующим размазыванием мозгов о знамя.

Разводящий привел свежих караульных с задержкой, но мне было уже наплевать. Главное -- впереди целых четыре часа отдыха, а если повезет, то и сна.

Когда мы вернулись в караульное помещение, я сдал автомат и сразу пошел в комнату отдыха. Внутри валялись на нарах человека три, я не включал свет, чтобы никого не потревожить и завалился сам.

Трудно засыпать трезвым, вне дома, на постеленном на доски бушлате. Да еще и со знанием того, что когда ты проснешься, будет ночь и поспишь ты, а точней подремлешь, не больше часа.

Вместо того, чтобы провалиться в душный колодец короткого сна, я занимал себя мыслями о беспросветном будущем и грустном настоящим. Я задавал себе вопрос: за что? Почему так все складывается? Почему нельзя заниматься тем, что в радость, почему нельзя не быть несчастным?

Внутри комнаты мирно посапывали мои сослуживцы, когда снаружи раздался громкий смех. Я посмотрел на щель между дверью и полом. Яркий свет ножом разрезал темень и я, как мотылек, не мог от него оторваться.

Смех быстро стих и за дверью послышался шепот. Невозможно не подслушать, когда лежишь вот так, в грустных мыслях, с бессонницей, а за дверью строят козни, стараясь разговаривать как можно тише.

– - А давайте Жида подъебем?
– - сказал Руслан.

– - Давай, -- сквозь смех выдавил Чача, -- привяжем его может кровати ремнями?

– - Ха! Точно, -- ответил Руслан, -- я, короче, на камеру снимать буду. А кто будет вязать?

– - Да нас четверо, управимся.

– - Ну давайте, суки, -- подумал я и, вытащив штык-нож из ножен, крепко сжал рукоять.

11.

Все когда-нибудь заканчивается, а если не заканчивается, то делает перерыв и только потом начинается заново. В конце лета, в августе, после сдачи второй сессии нам дали отпуск на целый месяц. Да, здесь все было по-взрослому, никаких студенческих каникул и прочих глупостей, первый шаг в построении грустной карьеры советского образца, самый трудный шаг, который должен был отнять юность с её горячими ночами, беззаботностью и прочими удовольствиями.

Удовольствия только в установленное руководством время -- только в установленном месте. В августе, на русском юге, желательно в ведомственном санатории.

Мои старые друзья уже потерялись куда-то или вернулись с отдыха, или намеревались поехать, но заграницу, а новых друзей я, по понятным причинам, так и не завел. Проводя почти все свое время в Академии, я может и стал чуханом, но вот мазохистом становиться я не намеревался.

Ничто не могло омрачить целого месяца, проведенного вне этой клетки. Даже не совсем удачно сданная сессия. Два семестра я записывал за преподавателем по истории лекции, однако на экзамене он мне поставил двойку.