Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения
Шрифт:

Заходила с телефона в Интернет. Обменивалась сообщениями. Отправила эсэмэс: несколько фотографий гейзеров и моря.

«Исландия это прикольно. Ты все-таки очень необычная девушка!»

По дороге обратно, пока все регистрировались на посадку, Русланочка где-то потерялась и потом сидела в самолете в другом ряду – отвернувшись к окну, надвинув на лицо козырек блейзера, слушая музыку.

В Киеве было жарко, душно, выжжено все. До тошноты.

Ты здесь со мной и я по тебе скучаюПрошлых лет не замечаюЗадаю вопрос, а ты не отвечаешьЧто будет потом: не знаешь, не знаешь, не знаешь

На следующий день после приезда Русланочка отправилась с

родителями в Киев, на рутинный прием к натуропату. Была, как всегда, очередь, и, как всегда, Русланочка сказала, что выйдет посидеть во дворе, на свежем воздухе, хотя в приемной тогда было как раз хорошо и прохладно, а на улице жарило солнце и пахло гарью. Такси ждало ее за поворотом, у соседнего дома. И еще до того, как взволнованные родители начали названивать и слать сообщения, Русланочка успела заехать в банк, за своим депозитом с кодовым названием «вот исполнится тебе 18 лет…». Неловко прижимая к груди кулек, набитый деньгами, она вернулась в такси и назвала адрес клиники Инны Кривуцы.

Родителям написала: «Не волнуйтесь, у меня все хорошо, я в Киеве, в гостях, скоро вернусь», – но телефон не отключала, ведь мог, хотя на самом деле не мог, но ведь объективно, с точки зрения человеческой логики – мог же, мог позвонить или написать…

Инна что-то долго вносила в компьютер, словно давая Русланочке возможность поразмышлять и окончательно утвердиться в своем решении. Закончив печатать, с непроницаемым лицом стала разгребать перевязанные клеенной лентой пачки с купюрами, не спеша раскладывать их по номиналам. Потом снова печатала что-то, писала в кожаном еженедельнике, потом просто сгребла деньги обратно в кулек и поставила в сейф, и, наверное, в тот момент, один-единственный раз ее взгляд, пущенный через плечо, вполоборота, за алтарем из белых орхидей, один раз за все время их общения показался вполне зрелым, опытным, коварно-насмешливым взрослым женским взглядом, и детская яблочность щек, солнечная курносость, высвеченные с такого ракурса, выглядели искусственными, словно вытесанными из дерева и покрытыми бесцветным лаком.

К первой операции приступили с некоторой опаской. Не удалось достать копии Русланочкиной медицинской карточки, неизвестно было, что именно не так с ее сердцем, с ее сосудами, легкий порок которых, это Русланочка знала точно, был обнаружен еще внутриутробно, потому что мама любила повторять, как врачи в один голос убеждали ее прервать «хотя бы эту» беременность, и что дочка – вон какая выросла, загляденье! Результаты основных проверок не показали каких-либо отклонений, анестезиолог работал отличный, оперировала профессор – лучшая из лучших. Начали с лица, как с самого трудного. Кусочки здоровой кожи снимали с ягодиц и бедер – тончайшие полоски, следы от них заживают за десять дней – и диаметром существенно меньше раневой поверхности, очищенной от чешуек и шипов. Прижившись, новые клаптики быстро разрастутся, заполнив собой всю поверхность.

И после первой же операции Русланочка не проснулась.

Ее телефон разрядился от постоянных звонков, на которые никто не отвечал, и в итоге по больнице пришлось долго искать зарядное устройство подходящего типа, так как этот аппарат, в форме захлопывающейся ракушки, оказался устаревшим, такими моделями давно не пользовались. Наконец ожив, дисплей озарился лицом бледного юноши со странным выражением лица – то ли смертельной усталости, то ли брезгливой задумчивости.

«Луч света на твоих глазах, не жмурься это я, горсть снега у тебя в груди, не бойся, только подойди», – тут же заныло неубедительным юношеским баритоном.

Звонили родители.

– Она в реанимации, – ответил врач. – Небольшие осложнения, но все в порядке.

Свет резал ей глаза так, что получалось только щуриться, и на груди лежало что-то холодное, мокрое, тяжелое, как пакет со льдом.

– Это было состояние клинической смерти, – просто объяснила Инна Кривуца, сидя на краю ее кровати. – Может, остановимся на достигнутом?

– Я буду летом… – слова давались Русланочке с трудом, большой отечный язык нехотя шевелился, горло болело после интубации, – летом купальник…

Инна Кривуца понимающе кивнула.

Вторая клиническая смерть длилась дольше и, вязко вытекая, отступая, уступая тело жизни, оставила свои вандальские следы и надругательства – опытные врачи сразу поняли, что пострадал мозг. Русланочка больше не могла говорить. Отекшая, в бинтах, она послушно кивала, закрывала и открывала глаза, следила взглядом, но язык совсем

не слушался, а руки не могли вспомнить ни одной буквы.

«Самоубийство через пластическую операцию… как интересно и новомодно! Несовместимый с жизнью риск…» – думала Наталья Ли, убеждая ее родителей, что девочка была на грани.

– Так вы же общаетесь с ней! Как же эта грань могла возникнуть так быстро?! – негодовал Герман Александрович. – Вы же говорили, что знаете, что у нее на уме! Как могло такое случиться?

– Она сама не думала, что так может случиться. Она – человек импульса, она – как молния, – жестко ответила Наталья Ли.

Следующие операции прошли чуть легче.

За окном Русланочкиной палаты рос огромный старый тополь – когда все было еще очень плохо, тополь весь золотился, словно увешан был тонкими металлическими бляшками. Когда она стабильно вернулась в сознание, то тополь стоял уже весь голый, как перевернутая прохудившаяся метла или как стекло с тонкими кривоватыми ручейками потекшей краски – будто брызнули краску точками и перевернули, и точки потекли вниз, а потом высохли, стекло перевернули обратно, и получился тополь.

Русланочка лежала в отдельной палате на огромной, с виду так почти двуспальной кровати, в которой регулировалось все, что только может регулироваться у кроватей. Родители приносили ей домашнее постельное белье с картинками из комиксов, огромными бабочками и тропическими пейзажами. На тумбочке валялись журналы, сумочки с дисками, а сама Русланочка, голая, замотанная как мумия в белые повязки, пропитанные лечебной мазью, никогда не снимала с головы огромные наушники, к которым была подключена, как к главному аппарату, обеспечивающему жизнедеятельность. Всегда ловила за руку медсестер, когда те, жалея ее, пытались осторожно снять их, хоть на время сна. Молодые врачи и медбратья приносили ей диски с музыкой и садились поболтать, а она улыбалась им и кивала.

Когда выпал первый снег, Русланочка вышла на улицу. Тело было чужим и словно не до конца подвластным ей. Вместо чешуи и шипов, вместо осыпающейся, шелушащейся массы кожных наростов были гладкие, чуть лоснящиеся розовые припухлости. Нежно-розовый балетный атлас, который к лету должен был окрепнуть, налиться здоровым телесным цветом.

«Я готова стать женщиной, – писала она в своем интернет-дневнике. – Я выбрала своего мужчину. Он – лучший. Самый любимый, самый красивый, самый талантливый на свете. Я не буду дарить себя ему. Я все понимаю. Я не буду обременять его. Это будет подарок мне самой. Я подарю себе себя в его объятиях. После того, как это случится, – мне не нужно будет ничего. После того, как мы проведем вместе ночь, – я отпущу его. Я так люблю его, что мне от него ничего не нужно, лишь бы ему было хорошо. И если ему будет хорошо не со мной – мне будет хорошо потому, что ему хорошо. Но эта ночь будет моей. Эта ночь – смысл моей жизни. Наивысшее счастье. Я так мало просила всегда для счастья. Мне никогда не нужно было ничего. Но сейчас мне нужна та ночь. С моим единственным, с моим мужчиной, одна ночь. И потом жить в больнице, в монастыре, с родителями – как угодно. Но ради той ночи я появилась на свет. Все остальное вторично.

Любимый мой… я так хочу тебя…»

Ее дни проходили в изматывающей сухой горячке, в бестолковом, тягостном, пленящем ожидании. Оно вилось по ней полосами бинтов и бумажной клейкой ленты, сырело у нее внутри, гнилостным грибком болело и бродило во лбу, оседало конденсатом на переносице, капало и ржаво выло в ушах. Ожидание в состоянии постоянного напряжения – она, и телефон, и ноутбук. Оттуда должны были в любой момент сорваться несколько звуков, оповещающих о полученном сообщении. Если бы Русланочка умела писать музыку, то написала бы ее таким образом, чтобы этой короткой мелодии, скажем, сигналу о полученной эсэмэске, отводилась бы решающая, центральная партия. После лирической прелюдии, передающей общее настроение, красивой, расслабляющей, легкой и нежной, была бы пауза, как легкое зависание качелей в момент максимального размаха, и потом – этот звук, звук неконтролируемой радости… упавших цепей и выпущенных вниз по ступеням металлических блестящих шариков, сообщение, будто принесенное крыльями ангела – такое лазоревое майское небо открывалось над этим звуком, такими совершенными, совершенно осязаемыми казались ноты – будто пальцами кто-то провел по прозрачным дудочкам на серебряных колечках. И надпись «входящие: 1 новое сообщение».

Поделиться с друзьями: