Миллион для гения

Все решено, определено и оценено. Доказано и предопределено. И остается только следовать и выполнять. Идти по узкому коридору, толкаясь локтями и шеями. Больно ударяться, но снова идти. И в конце – конец! Тот самый, который прописан – и не поднять головы. Но если посмеешь – поднимешься и выйдешь из этой узкой стези. Тебя ожидает покорность и рабство уже совсем в другом коридоре и месте. И лучше соответствовать, чем преклонять колени свои и ждать. А времени остается так мало. Как много остается времени – если любишь и не боишься, просто идешь и чувствуешь. А там – будь, что будет. Так думал он...

В пределах пространства и времени в рамках того, что дано, кем дано и почему это есть и существует? В этих пределах разума и времени существует какой-то коридор, выход или исход, где дни удлиняются и жизнь становится совсем другой. Открытой ко всему новому и совершенному и снова вспоминаешь ту комнату. А не выход ли находится там за дверью во что-то большее или большое? А не спасение ли это души твоей, а следом и тела, в котором ты пока живешь и мыслишь и чувствуешь? И существуешь...

В последнее время снился один и тот же сон. Как будто полет на машине в горах или по дорогам в городах или каком-то ином пространстве. Трасса своей бесконечностью не дает покоя, тащит, зовет за собой. Не дает возможности расслабиться и отдохнуть, но потом останавливаешься. Хочется что-то сделать. Мучительное желание захватывает целиком, но не понятно – чего ты хочешь? Дверь закрыта. Хочется открыть ее и пройти туда, чтобы понять, но незнакомый голос спрашивает:

– Действительно ли ты желаешь этого?

– Да, – отвечаешь ты.

– Сначала пойми, что тебе нужно и зачем тебе это, а потом заходи.

И так по кругу. Ночь сменяет другая ночь, потом дни и недели, месяцы, и снова закрытая дверь. Она манит неизвестностью, тем, что скрывается за ней. Теперь ждешь вечера с надеждой, что снова во сне подойдешь, прикоснешься и, может быть, откроешь, может, получится. Потом дни и недели не видишь ее, и суета не дает времени подойти поближе. И опять забываешь. Снова гонка и скорость, и ветер в лицо. Но, стоит остановиться...

А может это не сон, а совсем другая реальность, в которую не можешь пока поверить и переступить. Не можешь, но уже так желаешь этого...

Дорога извивалась в горах замысловатым серпантином. Эта лента заасфальтированными зигзагами то поднималась, то скатывалась с высоты, огибая пропасти и ущелья. Она вычерчивала немыслимые узоры, лентой Мебиуса рисовала замкнутые восьмерки и фигуры не для езды, но для высшего пилотажа, которые смыкались, потом рвались на части, соединяясь, и снова несли тебя вслед за собой вперед и ввысь, пронося сквозь этот горный массив. И только безупречное покрытие дороги и редкие знаки на обочине напоминали о человеке, цивилизации, плодах его труда, а вокруг нетронутые зеленые склоны, верхушки деревьев, мелькавшие за стеклами окон, и каждый взгляд, каждая картинка отпечатывала в памяти незабываемые кадры незнакомых склонов, ущелий, облаков на этом высоком небе, которое было теперь так близко и, казалось, что дорога вела, петляя, прямиком к нему. И хотелось запомнить каждое деревцо, каждый цветок на обочине и на склонах, познакомиться на лету с каждым из них, узнать их имена, записать в книгу памяти, и потом, когда-нибудь, долго листать ее на досуге, вспоминая каждый листик на кронах деревьев, каждый камень в россыпях обвалившихся скал, этот полет или бег, или езду на такой высоте, в горах, под этим небом.

Иногда восторг гонки, сумасшедшей езды сменялся ощущением полета. Но повороты один за другим возвращают на землю и заставляют вращать руль, который спасает от пропасти, бездны и неизвестности. А может быть, лишают тебя этого неба, хотя сейчас оно так близко, но так высоко, а ты пока на земле и должен крепко держаться за нее – эту дорогу и за свой руль.

Кому нужна эта скорость? Этот ветер сквозь лобовое стекло? Еще недавно там, внизу, он плелся по скучному тракту, обгоняя машины и города, заправки, оставляя позади запахи людей, бензина, еды, отходов той жизни, цивилизации, но вот, поднялся наверх и словно крылья выросли за капотом машины. И уже не хотелось ни думать, ни ползти, а лететь, огибая горы и пропасти, и только чувствовать.

Скорость! А не повод ли это забыться? Не думать, не вспоминать. Только небо над головой и этот неровный асфальт под колесами. Лететь! Но колеса разумно не дают споткнуться, цепко держат дорогу, а твоя новая машина своей рассудительной безупречностью не сбросит тебя вниз и вынесет, и доставит. Но поворот и еще. А там открывается глубокая пропасть. Теперь нужно по высокой террасе огибать эту зияющую пустоту. Но еще поворот, еще – и подъем...

А не разогнать ли тебе твою красавицу до безрассудного, сказочного полета, оторвать ее шины он надоевшего асфальта, просто вспомнить, что за спиной или капотом есть крылья – точно есть! И сделать этот прыжок в никуда, в неизвестность. Очнуться там, на другой стороне, или где-то еще и не считать больше эти надоевшие повороты и спуски...

Что это? Неужели скорость, которая теперь и есть – повод не думать и до такой степени позабыть, что уже готов сделать этот прыжок? Нет! Просто сводит с ума машина, которую вчера, наконец, подарил себе, вытащил из скучного салона-магазина, нажал на педаль и отдался полету...

– Зачем тебе нужна она?

– Просто хотел уехать от ее стояния и самого себя...

– Уехать куда?

– В никуда!

– Почему?

– Просто, некуда больше и незачем.

– Но, почему?

– Лучше не думать и мчаться, и давить на педаль, потому что стоит остановиться и задуматься... Просто нужно ехать и делать это, как можно быстрее...

Дорога резко оборвалась. Дальше только темный склон и камни под ногами. Он бросил машину и теперь пробирался сквозь редкие кусты на вершину горы, освещенную ярким светом фар. Он не знал, где находился, куда шел, было только одно желание – вперед и наверх. Только не вниз. Свет становился все более тусклым, но он продолжал свое восхождение. Наконец, небольшая площадка открылась перед его глазами. Он остановился и огляделся. Вдалеке торчали верхушки каких-то гор и холмов, все было в предрассветном тусклом тумане. И все же он смог разглядеть, что эти вершины не стояли на месте – они колыхались, становясь то выше, то ниже. Все было в каком-то сказочном движении. Там, в самом низу, горы заканчивались, спускаясь в бесконечную равнину моря. Они, то поднимаясь из этой воды, то исчезая на глубине, размеренно плыли. Каждая часть этого странного рельефа была независима. Все, не цепляясь друг за друга, было в постоянном движении, в свободном полете. Не было точки отсчета, не было координат. Не за что было ухватиться взглядом и остановить мгновение. Взгляд следовал за бесконечным движением и не мог сфокусироваться.

Он посмотрел прямо перед собой. Невдалеке заметил какого-то человека. Человек этот был знаком ему. Он был для него той единственной точкой, которая никуда не перемещалась, не уходила отсюда, не двигалась с места…

Клейзмер стоял на широкой площадке на самой вершине горы. Его волосы и длинная борода развевались на легком ветру. Он стоял и смотрел вдаль. Он ждал, когда из-за высокой горы начнет появляться солнце. Он давно был один. Очень давно, и только эти горы, море, целый мир, небо, солнце, планеты, космос теперь были его собеседниками. Внезапно Клейзмер увидел неподалеку какого-то человека и в ужасе отшатнулся:

– Нет-нет!... Оставьте меня… Оставьте меня в покое…

Он хотел бежать, но, поняв, что бежать некуда (только вниз, но туда он идти не хотел), произнес: – Я не даю интервью.

Незнакомец неожиданно ответил: – я тоже.

Клейзмер удивленно на него уставился и спросил: – Что “тоже”?

– Я тоже не даю никаких интервью, – устало произнес человек, замолчал, безучастно глядя куда-то вдаль, не обращая на него никакого внимания. Клейзмер теперь внимательно разглядывал этого человека. Потом перевел взгляд вдаль этого горного ландшафта, долго стоял так и смотрел, потом на футляр со скрипкой, который одиноко приткнулся у высокого серого камня и снова на этого человека.

– Вы ни о чем не хотите спросить меня? – произнес он.

– Нет, – жестко ответил человек.

– Но, почему? – уже громче, с обидой в голосе, воскликнул он.

– Все равно не пойму вас…, вашу чертову математику.

Сказал это и снова замолчал.

– Но, это же так просто! – воскликнул Клейзмер.

– Да-да, просто…, все просто, – пробормотал человек.

– Хотя, вы правы, – согласился Клейзмер, – зачем что-то понимать, кому теперь это нужно? Никому.

Снова долгое молчание повисло в свежем предутреннем воздухе. Потом Клейзмер повторил: – Никому… Ваши желания трехмерны! Ваши глаза слепы. Вы даже не можете поднять голову и посмотреть наверх…