Министерство мокрых дел

– Газеты – неправду? – изумилась хозяйка.

Казалось, еще немного – и ее хватит удар. Сеня совсем уже растерялся, не понимал, что происходит.

Вернулся Толик. Выложил на стол несколько крутобоких луковиц.

– Угощайтесь, – предложил он Сене.

Растерянный Муравьев машинально взял луковицу, откусил половину, даже не очистив, скривился, закашлялся и только тогда пришел в себя.

– Послушайте! – сказал Сеня, обращаясь к Толику. – Ну вы-то были в Москве! Вы видели! Расскажите матери, что никаких оккупантов там нет!

– Бесполезно! – махнул Толик рукой. – Она у меня старой закалки. Верит всему, что пишут в газетах. Уж я бился с ней, бился – все без толку. Начитается, – кивнул на газету, – и ничем ее после этого не прошибешь.

– Привезите другую газету! – подсказал выход Сеня. – «Московский комсомолец», к примеру!

– Привозил. Еще хуже.

– Это еще почему?

– Про взрывы и убийства в Москве там есть? Есть! С фотографиями. И что мать на это сказала? Ты что сказала, ма?

– То и сказала. В войну, в лихую годину, извечно порядка нету. И бьют, и грабют…

– Вот! – с чувством подытожил Толик. – А то еще про Америку там пишут так, будто они нам закадычные друзья, чего раньше не было.

– И баб голых полно, – подсказала женщина.

– И еще вот рекламы немерено, – вспомнил Толик.

– Да, – подтвердила хозяйка. – При советской-то власти и слова такого – «рыклама», прости Господи, не знали. Это оккупанты все понапридумывали.

– Вот видите, – сказал Толик. – Все одно к одному.

– Но газета-то – «Московский комсомолец»! – не выдержал Сеня. – Комсомолец! Вам это слово ни о чем не говорит?

– А специально название оставили, – убежденно сказала женщина.

– Кто?

– Оккупанты, понятное дело. Чтоб народ, значит, дурить.

– Почему же вы так думаете?

– А потому, что комсомол и голые бабы рядом быть не могут!

Лично Сеня считал иначе и мог бы в подтверждение собственной правоты привести массу случаев из своей комсомольской юности, но что-то его в последний момент остановило.

Он медленно дозревал. Весь этот разговор про оккупационный режим и про газеты был всего лишь подготовкой к основному действу. Сейчас Сеня всего лишь растерян. А скоро ему придется удивляться по-настоящему.

– Тут вся деревня такая, – сказал Толик, хрустя луковицей. – Переубедить невозможно.

– Но ведь бред!

– Не скажите, – возразил Толик. – Дела тут серьезные.

В правдивости этого утверждения Сене Муравьеву довелось убедиться почти сразу. Хлопнула входная дверь, и в комнату ввалились несколько крепкого вида мужиков. Они были бородаты, не очень опрятно одеты и все – с автоматами. Кто с «ППШ», как у Толика, кто с трофейным немецким «шмайссером».

– День добрый, хозяева! – пробасил один из гостей.

– Добрый! – отозвался Толик, придвигая к себе автомат поближе.

Этот жест не укрылся от Муравьева.

– Немцы в деревне есть? – спросил бородач.

– Нету, – с готовностью отозвалась хозяйка.

– А это кто? – подозрительно глянул бородач, качнув стволом автомата в сторону Муравьева, и бедный Сеня едва не лишился чувств.

– Из города товарищ, – пояснил Толик.

– Из Москвы?

– Ну!

– Зачем приехал?

– По делам он, – ответил за потерявшего дар речи Муравьева Толик.

– По каким таким делам? На немцев работает? В управе, да? По сельхоззаготовкам ответственный? «Курка-яйка»?

– Я по недвижимости, – пробормотал потрясенный до глубины души Сеня.

– По какой такой недвижимости? По кладбищенским делам? Из похоронной команды?

– Совсем наоборот. Дома и квартиры. Продажа и аренда. Низкие цены. Гарантия конфиденциальности и надежности сделок.

Бедный Сеня и не заметил, что начал изъясняться фразами из рекламного буклета. Его никто не понял, кажется.

– Что он мелет? – еще более нахмурился бородач. – Он из полицаев, да? Мозги нам пудрит?

Про полицаев – это было по-настоящему страшно. Последнего полицая тут ухлопали еще в сорок первом, Сеня об этом уже знал. С тех пор полицаев в этих краях не видели, но ждали, когда объявится следующая жертва. Дождались…

– Я не полицай! – торопливо объявил Сеня.

– Не полицай, – подтвердил Толик.

Бородач посмотрел недоверчиво, но настаивать на своей версии все же не стал. Сел на лавку, положил автомат себе на колени.

– Что там в Москве? – спросил. – Фашисты бесчинствуют?

Сеня Муравьев беспомощно оглянулся на Толика.

– Бесчинствуют, – с невозмутимым видом доложил тот.

– Но народ-то не сломлен? Сопротивление оккупантам нарастает?

– Нарастает, – без тени сомнения подтвердил Толик.

Бородач удовлетворенно кивнул, давая понять – он и не сомневался в том, что земля горит под ногами оккупантов.

– Накорми-ка нас, хозяйка, – сказал бородач.

Мать Толика засуетилась у печи.

– А корову-то ваши у бабы Глафиры увели со двора, – неожиданно сказал Толик. – На прошлой неделе.

– Реквизировали, – не стал отрицать очевидного партизан. – В фонд обороны.

– Какой там фонд обороны? Сами же и сожрали.

– Понятное дело. Потому что мы та самая оборона и есть.

– Собственный народ грабите? – продолжал дерзить Толик.

Хорошо ему было дерзить – с автоматом-то в руках.

– Мы ни у кого ничего не отбираем. Нам люди сами отдают. Как своим заступникам.

– Рэкет, в общем, – дал определение Толик.

– Чего?

– В городе это называется рэкетом. А вы, само собой, «крыша».

– Можно и так.

Сеня Муравьев следил за происходящим остановившимся взглядом. Ничегошеньки не понимал, но ему было страшно. На его счастье, что-то там такое случилось на улице, партизаны всполошились и все, как один, выбежали из комнаты.