Минотавра

Это был не столько девиз, сколько универсальный запрос. Это было топливом для его существования...или оправдания.

Правда в том, что может существовать только в его суровых, обличенных словах, которые он читал сам себе. Черные чернила на белой бумаге...и миллион субъективностей между ними...

Это все, ради чего он жил как художник, и большинство людей могло бы посчитать это благородной целью.

Тем не менее, автобус смердел. Конечно, они все были вонючие в какой-то степени, но этот был хуже всех. Это был запах, который он много раз пытался обрисовать словами, и лучшее, что он мог придумать, было: грязные носки, смешанные с вонючими подмышками, сочетающие в себе запах грязного влагалища проститутки, впитавшего в себя что-то смутно сладкое.

Это была та сладость, которую он никогда не мог выделить и идентифицировать. Что-то напоминающие засахаренные кусочки папайи? Инжира? Или имбиря?

Запах был чем-то вроде этого, но он не был достаточно отчётлив. Неспособность определить его была одной из бесчисленных неудач писателя, и хотя он рассматривал неудачи, как нечто более важное, чем успех, это была конкретная неудача, которая всегда приводила его в ярость.

Рядом с ним сидела женщина неопределенной расы, она, должно быть, весила триста фунтов, если не больше. Ее руки были в обхвате больше, чем у писателя ноги. Она вошла в автобус на одной из остановок и, конечно, свободных мест больше не было. Женщина достала из своей сумки большой пакет фисташек и принялась их громко есть. Между звуками чавканья, удушливой вонью и охватывающей клаустрофобией писатель был готов выпрыгнуть в окно. Он посмотрел на часы Таймэкс Индинго и увидел, что было 6 вечера.

Один Бог знал, когда они приедут в Лексингтон.

На пластиковой спинке сиденья перед ним кто-то написал маркером: идеальный матч - твоя жена, мой нож, и чуть ниже приписал: убить всех белых, Ниггеров, Жидов, Муслимов, Индусов и Пидерасов!

Любопытно, подумал писатель. По крайней мере, американцы азиатского происхождения могут спать спокойно...

Толстуха рядом с ним перестала есть и уснула, ее пасть была разинута, словно воронка от взрыва. Писатель не смог удержаться; он достал свой фломастер и приписал: природа, как и внешность, является не просто ИММАНЕНТНОЙ проблемой сознания разума, но и проявлением в своем собственном праве субактуальной духовной реальности.

Супер, подумал он.

Именно тогда угроза потенциальной символики прижалась к его лицу, как липкая рука. Мои часы! Непрошеная мысль, пришла ему в голову.

Что заставило его так подумать?

Он снова посмотрел на свои Таймекс Индигло. С обратной стороны было написано: "8-летняя батарея", он помнил, что купил их восемь лет назад.

Что бы это могло означать?

Время вышло, догадался он.

Например, когда рассказчик фильма Бергмана говорил: " В полночь...воет волк", это означало что-то плохое? Глубокая литературная аллюзия, понятная только самым проницательным?

Или это была просто претенциозная какашка?

Переговорное устройство затрещало, и пробасил голос водителя: "Следующая остановка - Люнтвилль".

Писатель никогда не слышал об этом месте и обрадовался, когда выглянул в окно. Это напомнило ему о том шоу, которое он видел на кабельном канале о семье Аппалачей: ржавые трейлеры, полуразрушенные покосившееся дома, автомобили, стоящие на кирпичах. Многие дома, очевидно, все еще были заселены. Разбитая дорога пролегала через дикие леса с обширными запущенными сельхозугодиями, со стоящими на них измученными тракторами, алыми от ржавчины. Когда они проезжали еще один полуразвалившийся дом, писатель заметил, что вся семья сидела с каменными лицами на разбитом крыльце: пожилой мужчина в комбинезоне, потягивал прозрачную жидкость из банки, женщина с мужественным и обветренным лицом чистила листья кукурузы, их дочь, подросток в лохмотьях и мутных пятнах, засохших на груди, курила трубку, и голый грязный парень лет шестнадцати, сидевший на досках, вздрагивающий, как будто от болезни Паркинсона.

"Белое отребье", - подумал он.

В конце концов дорога превратилась в то, что, по-видимому, было главной дорогой городка Люнтвилля. Его взору предстали витрины, забитые фанерой, с обеих сторон улицы. Водитель заругался с каким-то акцентом, когда светофор на ближайшем перекрёстке зажегся красным; автобус завизжал тормозами, поднял облако пыли и остановился.

На перекрёстке не было видно никаких других транспортных средств.

Тогда мысль зажгла восхитительный эстетический огонь в голове писателя. БЕЛАЯ ГОТИКА! Ему захотелось закричать от радости.

Это будет моя следующая книга!

Он уехал из Инсвича на этом автобусе три дня назад и молился, чтобы на него снизошло озарение. Но новая идея для книги так и не приходила ему в голову.

До сих пор.

"О, Боже... Это будет мой самый настоящий роман... Я выиграю национальную книжную премию!" - Мечтал он теперь.

Затем в следующую долю секунды, словно вспышка смерти, весь роман пролетел перед его мысленным взором...

Несколько мгновений спустя автобус остановился перед магазином. Крошечный знак на уличном фонаре гласил: "ГРЭЙХАУНД ДЕПО. ЛЮНТВИЛЛЬ".

К выходу поковылял старик с бородой и седыми волосами. Писатель схватил две своих сумки и собирался последовать за ним после того, конечно, как попросит бегемота, сидящего рядом с ним, встать, чтобы он мог протиснуться. Моржовое лицо женщины было устремлено на него; на её лбу была большая россыпь родинок.

– Я видела, как ты писал это грязное дерьмо на сиденье, -произнесла она с гневным лицом. Между ее непомерно большими зубами застряла зеленая фисташка.

– Это Вильгельм Лейбниц, - ответил писатель.

Когда он прошел по салону к выходу, водитель сказал ему:

– Я думал, ты едешь в Лексингтон, - мужчина произнес слово как "Рексингтон". Он был американцем азиатского происхождения.

– Я пережил творческий приход, пришла новая вариация моей Музы, - ответил писатель.
– И, к сожалению, ваш автобус слишком зловонный.

Раскосые глаза водителя смотрели на него с непониманием.

– Зловонный?

Кто-то из салона выкрикнул:

– Он имеет в виду, что твой автобус воняет!

– О...

Затем пассажир с более отчетливым голосом добавил:

– Да, это смердит мертвечиной, смешанной с запахом кураги. Знаешь, как сильно ты запоминаешь запах, когда ешь такое!

Писатель посмотрел назад, словно в сверкающую пропасть. Человек, который сделал сравнение, был изможденным стариком в очках и с небольшим неправильным прикусом челюсти. Он выглядел таким же счастливым в автобусе, как и писатель.

– Благодарю вас, господин, - сказал он и выскочил из автобуса.

Автобус рванул с места с оглушительным ревом через несколько секунд после того, как дверь за ним захлопнулась. Писатель почувствовал, как его окатило пылью и выхлопными газами; последний взгляд на автобус показал ему мазок лиц, как у привидений, заставив его вспомнить Эзру Фунта на станции метро. Старик, который вышел с ним, упал от ревущей вакуумной тяги.

Писатель помог ему подняться.

– С вами все в порядке, сэр?

– Водила - гук недорезанный!
– Выругался старик.
– Спорим, он это специально сделал! Хочет отомстить нам за то, что мы взорвали его дерьмовую страну!