Мир богов

Арес собрался с силами. На смену шутовскому наряду вновь пришли боевые доспехи и он, держась за копье как за посох, не столько встал, сколько упал на одно колено.

— Давай так, сначала ты выслушаешь меня, а затем поступай как знаешь, — сказал он и сквозь прорези шлема пытливо глянул в пустые глазницы золотой драконьей маски. — Уверен, ты был таким же, как я, а затем кто-то или что-то поставило тебя перед выбором. Я прав? — драконья маска была недвижна, но Арес удовлетворённо кивнул. — Да, я прав. Тогда я снова спрошу: скажи, легко ли тебе было принять решение? Ведь ты не просто требуешь от меня подчинения, не так ли? Ты хочешь, чтобы я отказался от того, что является частью моей натуры, а может, самой её сутью. Ведь так?

Греческий бог замолчал, по-прежнему глядя на Золотого императора. Он ждал ответа.

— Хорошо, я скажу тебе. Нет, я не был таким, как ты… Я был гораздо хуже.

На миг облик дракона стал настолько устрашающим, что даже богу войны стало не по себе, но затем по золотой маске прошла судорожная рябь и она вновь стала не более чем маской.

— Но судьба дала мне шанс, и теперь я даю его тебе.

— Я…

— Да, ты колеблешься. Если хочешь, я дам тебе время на раздумье, но только в оболочке смертного. Узнай, каково это быть слабым и уязвимым и при этом сохранять достоинство и самоуважение.

— А ты знаешь? — с вызовом спросил Арес.

— Знаю! Иначе меня не было бы здесь, — ответил Золотой император и в его облике вновь проступили железная воля и непреклонность. — Хватит разговоров! Право на беседу со мной ещё нужно заслужить! — рявкнул он.

Жезл силы в его руке описал замысловатую фигуру. Из красного камня вырвался ослепительно яркий луч, и греческий бог рухнул в образованный кэмом световой туннель.

Очнувшись, Арес обнаружил что лежит на затопленном водой рисовом поле. Тростниковый плащ и рваная серая юбка, подоткнутая наподобие штанов, вкупе с жёлтой кожей, подсказали ему какую роль в мире смертных отвёл ему Золотой император.

«Вот скотина! Обязательно было делать из меня китайского крестьянина?» — уныло подумал он. И тут его настиг сильнейший приступ боли в желудке. Когда до него дошло, что это голод, он сорвал с головы конусообразную соломенную шляпу и, отшвырнув её, зашагал к виднеющейся вдали деревне.

Арес не знал, что именно заставило его свернуть к убогому домишке на окраине, но он заметил, что женщина на террасе с испугом прижала руку ко рту и бросилась внутрь дверного проёма. Вскоре она выскочила наружу и, подбежав к нему, сунула в руки лепёшку.

— Ешь, сынок, и скорей возвращайся в поле. Если надсмотрщик увидит, что ты ушёл раньше времени, тебя снова изобьют.

— И часто меня бьют? — поинтересовался Арес, пытаясь разжевать чёрствую лепёшку.

— Да, почитай каждый день! — с досадой сказала женщина и на её лице появилось растерянное выражение, она даже перестала оглядываться по сторонам. — Джун! Это ты, да? — спросила она с затаённой надеждой.

— Нет, — честно признался Арес.

— Слава предкам, ты пришёл в себя! — обрадовалась женщина и воровато огляделась по сторонам. — Джун, никому не показывай, что к тебе вернулся разум, хорошо? — проговорила она, понизив голос до шёпота.

— А! — понимающе кивнул Арес. — Выходит, я здесь местный дурачок.

Он вздохнул, предвидя нелёгкую жизнь в образе смертного, и его взгляд невольно обратился к небу, сияющему полуденной голубизной: «Ну спасибо тебе, драконья морда, удружил, так удружил! Хорошо хоть память не забрал, а то было бы совсем уж нечестно».

— Мать, дай попить, — попросил Арес и тут кто-то с такой силой ударил его по затылку, что у него потемнело в глазах.

— Ах ты, арбайю![5]— раздался визгливый мужской голос. — Снова бездельничаешь вместо того, чтобы работать! Вот тебе, вот тебе!

По спине Ареса, переродившегося китайцем, загуляла палка, причём били его не хуже, чем Золотой император. Вот только дела обстояли гораздо хуже. Споткнувшись, он упал, но надсмотрщик не подумал остановиться и с ожесточением продолжал пинать его по рёбрам и спине, но это было всё же лучше, чем палка.

Злой на себя и немощность человеческого тела греческий бог воспользовался тем, что женщина, считавшая его своим сыном, с мольбами повисла на руке надсмотрщика. Передышка позволила ему подняться на ноги, а дальше ярость так застила ему глаза, что он не сразу понял, что избивает уже мёртвое тело.

Он отбросил от себя надсмотрщика, в смерти похожего на пухлую куклу и, оценивая обстановку, быстро глянул по сторонам. На улице было тихо и пусто, но он заметил движение за окнами домов и решил, что пора уходить — пока не поздно.

— Сынок, подожди! — схватила его за руку мать Джуна. Она бросилась внутрь дома и вскоре вернулась с узелком. — Вот держи! На первое время тебе должно хватить.

Женщина обняла его, а затем оттолкнула от себя.

— Обо мне не думай! Беги, пока не поздно.

У калитки что-то заставило Ареса обернуться и женщина, помахав ему, слабо улыбнулась.

Мучимый странным беспокойством, ночью он вернулся. К тому же Арес знал, что люди простодушны и беглеца, как правило, меньше всего ищут дома. Крадучись он поднялся на террасу, при этом не подозревая, что ни разу не наступил на прогнившие доски, которых здесь было немало.

В хибаре с дырявой тростниковой крышей, сквозь которую проглядывали звёзды, было темно и тихо. Уговаривая себя, что ему плевать на ничтожную крестьянку, он вошёл внутрь и, с первой попытки найдя трут, зажёг лучину.

Скрючившись, женщина лежала прямо у порога, и Арес отстранённо подумал, что лишь чудом не наступил на неё в темноте. Подойдя, он присел на корточки и дотронулся до костлявого плеча, прикрытого ветхой тканью. «Мать… ты жива?» — тихо позвал он. «Сыночек», — женщина повернула голову и при виде её лица, превратившегося в сплошной багровый синяк, в нём вновь шевельнулось нечто, чему у него не было названия. А ещё он слишком часто видел смерть и понимал, что жить ей осталось считанные мгновенья.

«Мать, как тебя зовут?» — спросил Арес, сам не зная зачем.

«Мэйли…[6]» — чуть слышно прошелестело в воздухе. Это было последнее, что сказала та, что в юности действительно была самой красивой девушкой в округе.

Арес взял почившую за руку и приложил её ладонь к своей щеке. «Прости, мама!» — пробормотал он и, ощутив, что по щекам текут слёзы, с удивлением прислушался к себе. Это плакал человеческий мальчишка, в чьё тело он вселился. Как оказалось, ему было двенадцать лет, а его матери, которая выглядела древней старухой, всего двадцать пять.