Мир фантастики 2010. Зона высадки
Шрифт:
Заведующий встал, Георгий тоже шагнул навстречу. Рукопожатие, таким образом, состоялось.
— Это вы напрасно. Я твердо знаю, что вам телеграфировали именно о моем сегодняшнем прибытии.
— Конечно… — несколько поубавил радушия заведующий продовольствием. — Тебе лучше знать… Коль уж ты из чека…
— Я не из ЧК.
— Н-ну… — растерялся завсекцией. Был он не по-начальственному суетлив. Возможно, что недавно облачился во власть. — Ну, как там в Питере? — спросил он, видимо, лишь для того, чтоб его «н-ну» не пропало зря.
— И не из Питера.
— Что ж… А предъяви-ка, друг любезный,
— Особый отдел по борьбе с предрассудками и поповщиной. Знаете, если б я документ подделал, я бы другую аббревиатуру придумал. Но что есть, то есть.
— Что ж это край обгорел?
— Это в схватке с нечистой силой.
Засыпкин тем же придирчивым взглядом, которым мандат рассматривал, оглядел приезжего. Однако ничего, что не соответствовало бы его представлению о подобных борцах, не обнаружил. Кожан, маузер в кобуре. Лет, может быть, тридцать, иль тридцать пять — от силы.
— У меня на девять ноль-ноль собрание продактива, — сказал он, возвратив документ. — Давай-ка перенесем наш разговор на…
— А у меня командировка всего на сутки, — перебил приезжий. — И ни часом более я не задержусь. Так что с вашего благословения или нет, а я тотчас выезжаю.
— На чем? — поинтересовался Засыпкин. — Ладно, двигай стул. Садись. Дело действительно… того… незаурядное. Ты еще не знаешь, но у меня вчера в Пьяном Поле продотряд пропал. Наши ребята с депо, да товарищ Прозапас с тремя матросами из губернии. Всего двенадцать человек на восьми подводах отправились. А вернулись двое всего, живые, но невменяемые. Я их в подвале держу, чтоб не сеяли панику. Остальных мертвыми на тех же подводах назад привезли.
— Десять человек?
— Девять. Плюс местного актива четверо. Тринадцать, значит. А один не нашелся совсем.
— Что же, местные вырезали?
— Эк… местные… Если бы так, я бы и без тебя справился. ЧОН в соседней волости стоит. В Сенькино. Взвод товарища Деримедведева. Только команды ждет, чтобы Поле атаковать. Да я попросил приостановить акцию до твоих разбирательств. А пока он прием фуража от населения производит.
Из открытых дверей понесло махорочным дымом. Видно, собирался актив. Засыпкин встал и закрыл дверь. Заходил по кабинету. Речь его сделалась торопливей.
— Насчет продразверстки, конечно, сильно роптали. Ибо эта деревня на хлебоотдачу особо туга. С Рождества стали гнать самогон, чтоб, значит, меньше хлеба властям досталось. В каждом дворе, а их более сотни. Дым над банями днем и ночью валит. Варят и пьют. Варят и пьют. В поле никто не вышел. Посев сорван. Чем жить собираются? Осенью по уезду опять недобор.
— Считаете, что банда орудует? В отрыве от местного населения? Без помощи местных банда и недели не просуществует в лесах.
— Банда. Конечно, банда. Отряд упырей. Отборных. Упитанных. И не в отрыве от населения, а непосредственно на его крови.
— Хм…
— Ибо кровь из потерпевших — во всех, начиная с апреля, случаях — до капли бывала
выжата. Я так и доложил в губернию. Они, отсмеявшись, проспаться велели. Ну, я проспался и в Питер, в чека. Тогда с губернии Прозапаса прислали, чтоб излишки изъял и одновременно с вампирами разобрался. Да те, вишь, вперед разобрались с ним. Теперь вот твоя очередь.На слове чека приезжий опять поморщился. На вампира усмехнулся: мол, средние века в июне 1920-го. Однако спросил:
— И давно сии упыри объявились?
— С апреля, я ж говорю. Народ, конечно, тут же в черную запил. От ужаса.
— А сами они изловить их не пытались?
— Они считают, что упырь как таковой неуловим и, даже будучи уловлен, неуязвим. И что эти упыри в наказание посланы. Кара им за злодейство. Они летом семнадцатого разорили усадьбу помещика Воронцова. Хозяев поубивали. Имущество растащили. Особняк подожгли.
— Конкретные виновники установлены?
— Так я ж и толкую: время убиенным пришло. Вылезли из земли, таскают по два-три бедолаги в неделю. И кровь пьют.
— Я имею в виду виновных в поджоге и убийствах семнадцатого?
— Народ — что стихия, — обобщенно выразился Засыпкин. — Стихийно бунтует, стихийно грабит, стихийно запирается и молчит. Исправник лично стал разбираться, да вдруг революция, полиция разбежалась, уездный участок тут же сожгли. И архивы сожгли. И много чего пожгли в тот период времени.
— Как же сознательные рабочие и матросы упырям поддались?
— Я так думаю, что они, прежде чем реквизировать хлеб, реквизировали самогонку. И пить взялись при поддержке сельских советских органов. А потом уже по домам пойти собирались.
— Продотряд, стало быть, был пьян?
— Так они трезвые не работают.
— Буксует ваша версия насчет помещичьей мести. Или рабочие и матросы тоже эту усадьбу жгли?
— Так версия не моя. Народная. А рабочие, конечно же, ни при чем. Тем более матросы.
— Вы сами видели трупы?
— Кровь словно выкачана из них. Эти упыри чрезвычайно прожорливы.
— И где же они теперь, жертвы прожорливости?
— Пока что в погребе. На леднике. Хочешь взглянуть?
— Нет. Однако, что же народ не разбежится от таких ужасов?
— Во-первых, добро покидать жалко. Во-вторых, считают, что от вурдалаков не убежишь. А в-третьих, пьяные все. Пьют и ожидают каждый своей очереди. Так что про хлебосдачу теперь с ними говорить бесполезно: им не до этого. Не боятся властей. Ибо ужас другого рода царит. Более острый. Если этот ужас убрать, то и нас бояться станут. Тогда и продразверстка пойдет своим чередом.
— Как они этих упырей описывают?
— А никак. Невидимые они. Только падалью смердят очень. Кто ж они, в таком случае, как не выходцы из могил? Да мне и самому не верится, что в тридцати верстах от уезда возможно такое. Вот и чоновцы не верят тож… А они ж и разбираться не будут, положат пулеметами всех. Считают, что мужики отряд умертвили. Умертвить-то могли, но чтобы кровь высосать… Противоречие. Ты уж разберись, товарищ Первач, беспристрастно и по справедливости. Они хоть и пьяницы, но не кровопийцы. Сейчас пустые подводы под фураж в Сенькино отправляются. С ними к полудню там будешь. Спросишь Деримедведева. А уж он тебя направит в Пьяное. Понял?