Мир фантастики 2010. Зона высадки

Запах. Мухи. Одежды на существе не было. Георгий не успел составить себе представления об инопланетянах, руководствуясь описанием Гамаюнова, однако помнил: руки, ноги, всё, как у людей. Действительно, руки наличествовали, только выглядели истощенными, без намека на мышцы. На кончиках пальцев — что-то вроде черных шипов, производящих устрашающее впечатление. Очевидно, это и были те самые жала, посредством которых они добывали себе пропитание. Из жил. Ноги от рук отличались только длиной и отсутствием устрашающих наконечников. Голова втянута в плечи. Глаза — не видно, что за глаза, ибо крепко и смертно зажмурены. Рот настолько мал, что почти незаметен. Нос, уверял Гамаюнов, они на затылке носят. Ничего человеческого в очерствелых чертах. Видно, Бог, чтобы не возиться с лекалами, нарисовал инопланетянина наспех неверной рукой. Все тело пришельца покрывало кожистое серо-зеленое образование, упругое — Георгий ткнул его сапогом — словно резиновое, в переплетении борозд и морщин, бугров, складок. Кое-где мерцали мелкие блестки, словно вкрапленья слюды. Рана в груди уже не сочилась. То, что из нее истекло, было красного цвета и вполне походило на кровь земных млекопитающих, а возможно, имело и сходный состав.

У мужиков накопились свои вопросы.

— Этта… вьявь мне или впьянь?

— Глянь-ка, во что попал?

— Во что попало, в то и попал.

— Эк его перекосило…

— Знать, со вчерашнего перепою.

— Чаво?

— Вёдер пять, говорю, с комиссаров выцедили…

— Егор, значит?

Георгий обернулся. Священник стоял за его плечом.

— П… Первач. — Георгий не сразу припомнил фамилию, указанную в мандате.

— Откуда ж такая бестия?

— А вы у народа спросите, отец…

— Аполлинарий… — подсказал поп.

— Длинно-то как. Можно, я вас Аполлоном звать буду? — сказал Георгий в отместку за неприязнь.

— Ты хоть Владимиром Лениным меня зови. Только паству мою оборони от бесов сих.

— Может, поделом пастве твоей?

— Вурдалаков не может быть, — решительно отмел о. Аполлинарий, усмотрев в вопросе Георгия намек на утвердившуюся в народе версию. — Это все спиритуализм и спиртные напитки мутят умы.

Они отошли и встали в тени ветлы. С наветренной по отношению к пришлецу-мертвецу стороны, чтоб не вдыхать его запахи.

— А как насчет инопланетных пришельцев, отец Владилен?

— Я скорее в беса уверую.

— А я, наоборот, в беса не верю. И вообще, не верю в то, чего не могу понять.

— Это что ж тебе непонятного в бесах? Не дергают, не искушают, не теребят?

— Не особенно.

— А кто же только что паству мою пострелять хотел? Есть такой бес — человек с ружьем. Очень прилипчивый.

— Да зачем вам такая паства? Воры да пьяницы…

Да убийцы, хотел добавить Георгий, но промолчал, не желая вмешивать в свое личное дело святого отца с его верою в воздаяние Божье.

— Другой нет, и не скоро будет. Или не будет вообще, если сейчас ею не озаботимся.

— Да может быть, пусть гибнет?

— А с кем останемся? — спросил поп. — Эх, времена наши тяжкие. Словно сжили нас со свету, и теперь мы в кромешной тьме.

— Что же делать нам, отче?

— Бороться в себе с человеком с ружьем, — сказал этот носитель клерикальной истины.

— Что вы можете сказать по поводу вчерашней резни? — сменил тему беседы Георгий. Ибо вся эта риторика стала ему скучна. — Ведь учреждения ваши соседствуют.

— Не знаю, — сказал о. Аполлинарий, не обратив внимания на иронию по поводу сомнительного соседства. — Меня в то время не было в церкви. Соборовал умирающего.

— Тоже от укуса умер?

— Нет, от водки.

— Вино хлещут — истину ищут. Черта чисто отечественная. Хотя всё же спокойнее как-то, если от водки мрут, а не от упыря. Один управляетесь?

— Был дьякон, да сгинул. Активист Федька его с колокольни столкнул. Привязал к нему крылья на спину и велел лететь. Изобретатель был. Самоучка. Все в небо хотел.

— Дьякон?

— Дьявол. Федька Восипов. Его тоже вчера в числе прочих бес умертвил. Эта тварь и сотоварищи. — Он кивнул на распростертого упыря. — Господи, спаси и помилуй, — торопливо перекрестился он.

— Гляди, тут и другие рыскают, — довольно трезво произнес подошедший мужик, тот самый, с ужимкой лица. И как бы устыдившись затянувшейся трезвости, тут же вынул и откупорил уже знакомую Георгию бутыль.

Не исключено, спохватился Георгий. И даже несомненно, припомнил он Гамаюнова. Если их было четверо, то трое еще действуют. Осуществляют питание. Как этот мужик, припавший к широкому стеклянному горлу. А может, и расплодились уже, и теперь их значительно больше. Сейчас опомнятся, станут мстить за убитого. Что-то всё у меня перевернулось с ног на голову. Из мстителя в жертву мщения обращен.

— Замечательно то, что они только на мужиков нападают, — услышал он голос пастыря.

Да и я не собирался на баб нападать. Значит, намерения наши аналогичны. Уж не обратился ли я в упыря?

— Кто убивал Воронцовых, того и хватают, — сказал Георгий, глядя на мужика, отиравшего губы. — Постой-постой… Так женщин, значит, вообще не трогают?

— Ну… было. — Вопрос относился к пастырю, но мужик решил взять его на себя. — Две… Двух, — уточнил он, оттопырив скрюченный палец, добавив к нему второй. — Да они были пьющие и гулящие все…

— Погулять, значит, захотелось? Или попить?

Он не успел додумать мелькнувшую, было, мысль.

Сзади раздался резкий удар, потом второй, сопровождающийся звоном стекла. Он обернулся.

В подвальном окошечке сельсовета показалась рука. Аккуратно вынула из рамы осколки стекла. Выдернула с сухим треском крестовину рамы. Потом в отверстие просунулась голова, вытягивая за собой плечи и туловище матроса — в тельняшке, с ремнями и с кобурой. Он встал на ноги. Потянулся, глядя на солнышко. Отряхнулся, аккуратист. Напялил бескозырку.

Значит, не показалось, вспомнил Георгий. Скребся кто-то внизу. И не кто-то, а этот матрос, оставшийся от вчерашней резни. В подпол, значит, нырнул. А рухнувшая в процессе паники и борьбы канцелярия придавила крышку. И вылезти он не смог. Или не смел.

— А таперича бьёт склянки, — сказал мужик.

Матрос сдвинул бескозырку на затылок и придирчиво огляделся. Он не мог не слышать пулеметные выстрелы, хотя вряд ли правильно оценил ситуацию. Однако повел носом и насторожился. Поза его — поза пойнтера — была столь выразительна, что и Георгию вдруг показалось, что опять возник этот приторный трупный запах, а уже через секунду он отчетливо уяснил: нет, не показалось, он есть, и доносит его с наветренной стороны.

— Этта… что ж у него за предмет топорщится? — Отрубить его топором… — Топором? — Чтоб не топорщился, — галдели мужики возле трупа пришельца, да вдруг притихли.

И в нависшем зное, в мертвецкой, почти кладбищенской тишине вновь отчетливо раздалось жужжание мушиного роя. Что-то шмякнулось на дорогу, и Георгий с новым холодом вдоль хребта понял, что это была ворона — обезглавленная, со скрученной шеей, она еще билась в пыли.

Черноперые птицы метались над роем мух, то пикируя, то отлетая — их было три, потом одна внезапно исчезла, раздалось рваное карканье, прерванное сиплым всхлипом, и эта третья вновь взялась ниоткуда, отлетела с вырванным боком в траву.