Мир Гаора

– Фу, вонища какая. Сгнил он там уже, что ли?

– Сейчас посмотрим.

Заскрипели и залязгали запоры. Откинута верхняя крышка, и волна удушливого отвратительного запаха заполняет комнату.

– Фу, чёрт, знал бы, противогаз взял.

– Пружины отожми! Да, вот здесь.

– Смотри-ка, живой.

– Сам он не встанет, вытряхивай.

С трудом, приподняв и наклонив тяжёлый ящик, они вытряхнули на пол исхудавшее, как высохшее за эти трое суток тело, покрытое засохшей кровью и нечистотами.

– Фуу, забирайте, своё дерьмо.

Рванув молнию, Асил распахнул и сбросил с плеч до пояса комбинезон. Одним движением сорвав и скрутив свою рубашку в плоский жгут, он встал и шагнул вперёд, раздвинув надзирателей. Быстро наклонившись, Асил завязал лежавшему глаза, поднял и взвалил костистое, бессильно обвисающее тело к себе на плечо и, не дожидаясь никаких приказов, вышел из надзирательской. Надзиратели несколько ошарашено провожали взглядами его могучую фигуру, покрытую по груди, рукам и даже спине светлым пухом. И Старший счёл необходимым переключить надзирателей на себя.

– Спасибо, господин надзиратель.

– Сгинь, - отмахнулись от него.

Донельзя обрадованный таким приказом, Старший бросился за Асилом. Но в холле его перехватил Гархем.

– Старший, на построение.

– Да, господин управляющий, - вынужденно повернул к выходу Старший.

Пробегая вдоль строя, он бросил на бегу.

– Жив Рыжий, внизу уже.

Выбежал и бросился на свое место Асил. Они столкнулись так, что Старший едва не упал. Удерживая его от падения, Асил шепнул.

– Бабы моют.

Вот все на местах, и Старший побежал сдавать рапорт.

Пересчёт, обыск. Рабы нетерпеливо топтались в ожидании и убегали с небывалой даже для вечернего построения скоростью.

Старший всегда уходил последним, и сегодня он был готов сам обыскивать, лишь бы побыстрее. Ну, все? Все? Все! Старший рванул к двери и опять его остановили. Распоряжения на завтра. Мастака со склада на ремонт контейнеров, ему трёх подсобников, пять женщин мыть домик охраны, в продуктовом зале перетасовать бригады... и...

– Рыжему через три дня выход в гараж.

Старший оторопело, боясь поверить услышанному, уставился на Гархема. Рыжему дают на лёжку три дня? И тут же получил пощёчину.

– Ты стал плохо слышать?

– Да, господин управляющий, нет, господин управляющий, Мастака на ремонт...

Старший быстро отбарабанил полученные распоряжения и, увидев начальственный кивок, кинулся внутрь. В три шага пересёк холл, скатился по лестнице, проскочил мимо надзирательской и вбежал в необычно пустой коридор. За столом все? Но в столовой пусто, и тут же сообразив, Старший, чертыхаясь и молясь одновременно, ворвался в мужскую спальню.

Умывалка и вход в душевую плотно забиты людьми. Был забыт даже неукоснительно соблюдаемый запрет на вход днём женщин к мужчинам. Ругаясь, отпихивая, пиная, раздавая тычки и подзатыльники, Старший продрался в душевую, оттолкнул кого-то из женщин в мокрой прилипшей к телу рубашке, упал на колени перед распростёртым на полу телом и схватил в обе ладони бледное, перевязанное по глазам полосой тёмной ткани лицо.

– Рыжий, братейка, жив?!

– Пить, - шевельнулись шёпотом бледные губы.

– Пить, - Старший оглянулся в поисках кружки, - пить просит.

На плечо Старшего легла ладонь Ворона.

– Не мешай, Старший, нельзя ему сейчас много пить.

– А ну, - Мать выпрямилась, поправляя рассыпавшиеся из узла волосы, - а ну все лишние вон отседова. Старший, чего зеваешь? На ужин идите.

– Потом, - отмахнулся Старший.

И тут же получил по затылку от Матери.

– Ты порядок должон блюсти, об этом помни. Маманя, давай за стол всех гони. Ишь набились, парню и дышать нечем. Ворон, теперь что?

Совместными усилиями матерей удалось навести хоть какой-то порядок. Рыжего вымыли ещё раз, растёрли ему грудь и спину, разогрели в горячей воде ступни и кисти, тщательно вытерли и уложили на койку Полоши.

– Он без сознания, - сказал Ворон, - начнёт метаться, упадёт. Бывает такое, как судороги, когда тело отходит.

– Ну так на мою и положите, - сказал Полоша, - а я на его лягу.

Рядом Ворон посадил Аюшку с кружкой воды, дал ей обернутую тряпочкой ложку.

– Пить ему сейчас нельзя, будешь ему губы смачивать и вот так язык и рот обтирать. Поняла?
– Аюшка кивнула.
– И не уходи никуда, потом поешь.

– Оставим мы тебе, - сказала Мать.
– Пошли, Ворон, тебе тоже поесть надоть.

Спальня опустела. Аюшка сидела на краю койки, со страхом рассматривая неузнаваемое из-за худобы и чёрной повязки на глазах лицо Рыжего. Ой, мамочка моя родная, это ж какие ужасти на свете бывают, чтоб за три дня и так ухайдакать.

Свет и воздух так внезапно обрушились на него, что Гаор сразу потерял сознание. И пришёл в себя, уже лёжа на койке. Но сначала не мог понять, где он и что с ним. Всё было по-другому. Опять на груди и животе тяжесть, но она тёплая и мягкая, опять темнота, но почему-то уже не страшная. Тяжесть на глазах... тоже мягкая... рядом чьё-то дыхание. Рот горит, но уже не так... Проверяя себя, он шевельнул губами, и влажная ткань коснулась его губ, провела по ним, он приоткрыл рот, и ему так же влажной тканью обтёрли язык и нёбо. Это госпиталь? Ему так делали после операции, когда нельзя было ещё пить, а рот сох после анестезии. Госпиталь? Ранение в голову? Поэтому повязка на глазах? Глаза, что у него с глазами?! Он попытался поднять руку.

– Ты лежи, Рыжий, лежи, - тоненький девичий голосок.

Медсестра, санитарка? Но в госпитале его не звали Рыжим, он... он Гаор Юрд, сержант... Нет, он Рыжий, раб, но рабов не лечат, а сержанты... чёрт, почему всё путается?

– Пить.

– Нельзя тебе пить, вот губы велено обтирать.

Какие-то далёкие сливающиеся в невнятный шум голоса. Он попытался повернуться, но непослушное тело забилось в судорогах.

– Ой, ой мамоньки, бьётся он!
– истошный девчоночий визг.