Мир Гаора

Он задумчиво кивнул, и они посидели молча, думая каждый о своём и об одном и том же. Итак, Дом-на-Холме разрешил пинать Рабское Ведомство, то есть... да, рабство в целом. А значит... значит, Дом-на-Холме отказал рабству в защите. Почему? Вернее, зачем?

– Зачем?
– повторил он вслух.

Друг кивнул.

– Я тоже думал об этом. И получается одно. Самое вероятное. Ты помнишь? Аггры хотели натравить рабов на нас, обещав им свободу.

– Помню, конечно. Мы тогда на ушах стояли, носом и зубами землю рыли, чтобы не допустить.

– Во-во. А теперь, похоже, форзейли хотят провернуть с нами тот же кунштюк.

– Дом-на-Холме хочет сыграть на упреждение?
– искренне удивился он.
– Раньше там таких голов не было.

– Сволочей там всегда хватало, но сволочь не обязана быть дураком.

– Согласен. Умная сволочь, правда, тоже... то ещё удовольствие.

– Но глупая ещё хуже.

– С форзейлями так серьёзно?

– Похоже, что так. Воевать мы не можем. Вернее, это гарантированное поражение. А там...

– Знаю, горе побеждённым, в школе учил.

– Вот именно. Рассчитывать нам не на кого, алеманы нас защищать не будут, аггры...

– Про аггров я всё знаю, не надо. Внутренние ресурсы, так?

– Верно! Похоже, у нас, кроме посёлков, других ресурсов нет...

...На этом они расстались. Ридург ещё покрутился в Аргате по всяким хозяйственным делам, побеседовал с директором Политехнического училища, с удовольствием выслушав похвалы Гарду, и поехал домой, в Дамхар. Готовиться к будущим переменам. И готовить свою семью, свой дом и свою усадьбу. Всё ясно и понятно, теперь лишь бы времени хватило, лишь бы война не началась раньше расчётного времени, есть у войн такая вредная манера - начинаться до окончания подготовки. И осталось смутное ощущение, что чего-то он не додумал, упустил в тех статьях... Но думать он об этом не стал, посчитав мелочью. Всего никогда не предусмотришь, а зацикливаться на мелочах тоже нельзя: упустишь главное.

* * *

Фрегор приходил в себя больше недели. Чем он занимался в своих комнатах, Гаор не знал: впервые за последние месяцы его ни разу не потребовали наверх. И он сам, никого ни о чём не спрашивая, вернулся к режиму с утренней работой в гараже и вечерней тренировкой, тем более что заниматься на гимнастической площадке в парке было уже холодно, да и... наглеть всё же нельзя: раз он не на выезде теперь, то и после отбоя ему в парке делать нечего. Ни Мажордом, ни тем более Милок к нему не цеплялись, но и он не нарушал и не нарывался. Разве только в тот вечер... хотя нарушением это назвать нельзя. Ну, так сказать... отпустил душу.

Просто он спустился после тренировки в рабский подвал, предвкушая отдых и ужин. Сегодня тренировка затянулась, и, похоже, он только-только в душ успеет. В коридоре суетились вернувшиеся с работы. И уже на входе в спальню он вдруг услышал... гитару?! Откуда?! И он пошёл на звук.

Играли в первом правом будуаре. Мелодия показалась Гаору знакомой, а голос, певший без слов, приятным, и он толкнул дверь. На кровати сидели Цветик и та, в бордовом. Играла в бордовом, а пела Цветик. Когда дверь открылась, она замолчала, а вторая продолжала перебирать струны уже без мелодии.

– Чего тебе, Дамхарец?

– после недолгого молчания спросила Цветик.

– Ничего, - пожал плечами Гаор и усмехнулся, - просто гитару услышал. Интересно стало.

– Скажешь, что умеешь?
– насмешливо спросила в бордовом.

И Гаор, будто его кто подтолкнул, вошел, не закрыв за собой дверь, и мягким, но властным движением взял у неё гитару. Перебрал струны, тронул слегка колки. На гитаре его учила играть Силни, сестра Жука, хотя в училище бренчали многие. В каждом если не отделении, то взводе был свой гитарист, это не возбранялось ни Уставом, ни начальством. Правда, денег на свою гитару у него, разумеется, не было, но всегда можно было одолжиться, а Силни играла хорошо, как он уже тогда понимал, по-настоящему. Всё это мгновенно и сразу вспомнилось, пронеслось в голове вместе с воспоминаниями о редакционных редких и потому особенно весёлых и памятных вечеринках, где тоже приносили гитары и пели.

Цветик и вторая переглянулись и выжидающе посмотрели на него. И Гаор запел почему-то тот старинный романс, что впервые услышал от Силни и тогда же запомнил с её голоса.

– Ночь тиха... над рекой ярко светит луна... и блестит серебром голубая волна...

Он пел, глядя не на них, а в пустую стену, и чувствовал, как за его спиной в коридоре собирается напряжённо молчащая толпа.

– Милый друг, нежный друг... я как прежде любя... в эту ночь при луне... вспоминаю тебя...

Совсем рядом, у себя под боком, он почувствовал чьё-то жаркое дыхание и, скосив глаза, увидел Снежку. И улыбнулся ей.

– Под луной расцвели голубые цветы... этот цвет голубой - это грёзы мои... к тебе грёзой лечу, твоё имя шепчу... милый друг, нежный друг... о тебе я грущу...

Цветик и вторая смотрели на него удивлённо и даже чуть испуганно.

– В эту ночь при луне... на чужой стороне... милый друг, верный друг... вспомни ты обо мне...

Гаор перебрал струны последним аккордом и в тишине протянул гитару женщине:

– Держи.

Она молча покачала головой, а Цветик хрипло сказала:

– Спой ещё.

Гаор улыбнулся:

– Что, понравилось? Неужели раньше не слышала?

Ответить она не успела. Потому что раздался визгливый голос Мажордома, ругавшего дикарей за толпу и нарушение режима. Гаор досадливо выругался вполголоса, сунул гитару Цветику и повернулся к двери, едва не столкнувшись с Милком.

– Ты куда лезешь, Дамхарец, - спросил тот с тихой, но достаточно явной угрозой.
– Тебе это кто разрешил?

– Я и не спрашивался, - огрызнулся Гаор.
– А ну, отвали с дороги, пока не уронил.

Милок, зло ворча, посторонился. Снежка сразу ухватилась за руку Гаора и, гордо семеня рядом с ним по коридору, тараторила, чтоб он всё своё прямо сейчас ей отдал, а уж она и отстирает, и...

В спальне в общей толкотне переодевавшихся из рабочего в расхожее Гаору объяснили, что играть на гитаре и петь разрешается только тем, кто из первой спальни, и то не всем, а по хозяйскому выбору.