Мир Гаора

– Главное, про страуса не забыть, - весело отозвался Гаор, перебираясь на верхние нары.

– Валяй, - распорядился Бурнаш, когда они, наконец, разместились на верхних нарах, согнав спящих. Продрыхаться и ночью можно, а потрепаться только днём.

Гаор оглядел слушателей и начал рассказ. В училище, в казармах, даже на фронте, тоже вот так в свободную долю трепались обо всём. Кто что видел, слышал. Даже в Чёрном Ущелье, лежа в каменном мешке. А уж в госпитале и вовсе больше нечем заняться.

Слушали его азартно, тут же комментируя и находя похожих.

– Во, ребя, гля, у Лыска, тож ласты.

– Ну, ты, подбери клюв.

А когда Гаор худо-бедно, но изобразил крик попугая, да ещё рассказал, чему их выучить можно, то хохот грянул такой, что снизу рявкнул Слон.

– А ну тихо, придурки! Накличете на свою задницу!

– Скворца вот тоже, грят, учат.

– Ага, я помню, у нас был такой, в посёлке. Так его про управляющего петь выучили и отпустили.

– Сильно пороли?

– А кого? Птицы вольно поют, мы им не указчики.

Трепались бы до ужина, но тут привели новенького. И Гаор с изумлением увидел, как его слова мгновенно претворились в действие.

Новичок поздоровался, Слон сказал, что на нарах занято, и показал ему место у стены. Тот кивнул и повернул уже туда, как его перехватили оба мальца.

– Слона сделать?
– сразу спросили они без предисловий.

– Чего?
– удивился новичок.

– А вот чего!
– и Малец, ухватив новичка за нос, с силой пригнул его голову книзу.

Камера дружно грохнула хохотом.

– Да я вас!
– отбросил новичок мальцов.

– Да ты чо, паря, не знашь?
– ржали на нарах.

– У слона хобот до земли!

– Оттянули б тебе, ты б им брёвна носил!

– И монетки из земли выковыривал!

Хохотнул, укладываясь на своё место, и Слон.

– Даа, братцы, - вздохнул, отсмеявшись, Лысок.
– Хобот у Слона - великое дело, вмажет так вмажет!

Все опять заржали.

Гаор слез вниз и пошёл напиться. Вот дьявольщина, лоб с губой зажили, так теперь, где укололи, свербит. И чего вкололи? И спросить не у кого. Этого и Седой может не знать. А чесать нельзя, дураку понятно, занести в укол заразу легче лёгкого, ещё в училище один, когда их от малярии прививали, дочесался до сепсиса, так им и не сказали, вышел парень из лазарета, или... нет, надо вот что сейчас. А то, в самом деле, продадут завтра, так чтоб знать, хоть как поздороваться. Чтоб сразу бить не начали.

Он нашёл Чеграша и сразу приступил к делу.

– Чеграш, а что это?
– и по возможности повторил фразу приветствия.

– Здоваются так, - недоумённо посмотрел на него Чеграш.
– Ты что, Рыжий, совсем ни бум-бум.

– В этом да, - не стал спорить с очевидным Гаор.
– Ну-ка научи.

С третьей попытки он освоил и повторил совсем чисто.

– Мир дому и всем в доме, - и спросил.
– А значит чего? На каком это языке?

– На нашенском, - ещё больше удивился Чеграш.
– Ну, на нашем. Мы так говорим.

Но перевести удалось только с общей помощью. Уроком языка заинтересовались остальные. И Гаора засыпали массой слов "на нашем" и объяснениями, чего это такое будет "по-ихнему".

– Да, - кивнул ему Седой, когда Гаор взмолился о передышке, что он столько за раз не запомнит, и сел отдохнуть рядом.
– Пятьсот лет прошло, а есть "мы" и "они". У народа память долгая.

– Да. Я помню по истории. "Люди" и "дикари", потом... "аборигены", "або", так?

– Так, - кивнул Седой, - но привыкай, тебе теперь здесь "мы". Кровь перемешалась, а память нет. Понял?

– За "або" врежут?

– На кого нарвёшься. Всё, - легко встал Седой, - еду везут. Потом договорим.

Ужин, поверка, одеяла. Спина и ягодица зудели всё сильнее, И Гаор никак не мог улечься поудобнее. Но и не поворочаешься шибко, остальным-то...

– Задницей кверху ляг, - пробурчал Зима, когда он в очередной раз задел его.
– Не пороли что ль, не знаешь?

А ведь не пороли!- только сейчас сообразил Гаор, вытягиваясь на животе. Обещания выдрать, шкуру с задницы спустить он ещё в посёлке не раз слышал, не от матери, конечно, от других. Но это всей малышне так грозили, подвернувшихся под горячую руку могли вытянуть ремнём или прутом по спине или пониже, но всерьёз... нет, он не помнит. Сержант тоже ему это обещал, особенно поначалу. Но обходился подзатыльниками и пинками. И в училище... сержанты-воспитатели, особенно строевики были скоры на руку, но порок не было. И в армии офицеры рукоприкладствовали вовсю, не на фронте, правда, там такие быстро погибали от "шальных" прилетевших сзади пуль. Даже на гауптвахте били, но не пороли. Порка - позорное наказание. А здесь... неужели и его пороть будут?! И сам себе ответил: а куда ты денешься? Раб в хозяйской власти. Накажет, как хочет.

Рука Седого осторожно тронула его за плечо. Гаор повернул голову. Седой лежал на боку лицом к нему, и когда он повернулся, приподнял своё одеяло.

– Ныряй сюда, пошепчемся.

Гаор удивлённо лег вплотную к Седому, так что они оказались под одним одеялом.

– Ты журналист, - шептал Седой, - не дай себя сломать. Слушай, смотри, запоминай и пиши.

– Как?
– вырвалось у Гаора.

– Про себя, в памяти. Представь лист бумаги и как ты пишешь. А потом, как кладёшь написанное... Ты где рукописи держал? В столе, портфеле?

– В папках, - ответил Гаор.
– Картонные такие, с завязками.

– Вот, туда и откладывай. Доставай, перечитывай, правь и снова прячь. Что в памяти спрятал, ни один обыск не отберёт.

– Понял, но... зачем?

– Никто будущего не знает. Вдруг... а у тебя уже готово всё.

– Но...

– И ещё. Напиши о них. Кроме тебя, этого никто не сможет. Ты подумай, как через всё, они хранят свой язык, веру, обычаи. Как остаются людьми. Я не верю, что рабство вечно, и ты не верь.