Мир Гаора

– Воду просить будем?
– задумчиво спросила Мать, глядя на Матуху.

– Больше здесь некого. А парня жалко. Ни за что попал.

– Давай, - кивнула Мать и повернулась к мужчинам.
– Попробуем вытащить его. Делать всё будете по нашему слову.

Мужчины кивнули.

– Сейчас разденем его, - встала Матуха, - и на койку пока положим. Где его?

– Вона, верхняя, - показал Полоша.
– Видно лечь хотел и упал.

– Говоришь много. Пока к тебе положим. Помогайте, мужики.

Старший и Полоша, отодвинув женщин, подняли тяжёлое тело и положили ни койку Полоши.

– Разденем мы его сами, - командовала Матуха, - Плешак, воду горячую из всех кранов в душевой пусти.

– И есть идите, - строго сказала Мать.
– Старший, скажешь там.

Матуха и Мать вдвоём наклонились над неподвижным телом и стали его раздевать. Он не сопротивляясь, тихо стонал.

– Уж не знаю, за что и тронуть его, - вздохнула Мать, - смотри, Матуха, кудри развились.

– Одеяло его возьми, - ответила Матуха, - прикроем его пока, - и осторожно погладила прилипшие к бледному лбу тёмно-рыжие прядки.
– Нет, Мать, молод он для Ирий-сада, не пущу!

– Как скажешь, - ответила Мать, бережно, чтоб мягче легло, накрывая обнажённое тело одеялом, - тут ты главная. А синяков-то нет. И не распухло нигде.

– Внутри они у него, - ответила Матуха, - изнутри и пухнет, оттого и есть не мог. Пошли, Мать, до отбоя успеть надо.

Столовая встретила их настороженно выжидающим молчанием.

– Всем есть и быстро выметаться, - скомандовала Мать.
– Маманя, посуду пусть без тебя моют. Мужики, где хотите, но чтоб его не трогать и в мыльную, пока не скажем, не заходить. Старший, за Тукманом следи, с него и не то станется.

– Я пригляжу, - сказал Тарпан.

– Раньше приглядывать надо было, - отрезала Мать, - ну да что теперь.

Ели все быстро, без обычных смешков и разговоров. И из-за стола встали, не благодаря Мать, только молча кланяясь.

В спальню мужчины заходили осторожно и, косясь на койку Полоши, рассаживались по своим, сбиваясь в компании земель и бригад. Зуда сидел на своей койке, и вокруг него было пусто: ближайшие соседи пересели к другим. И говорили все тихо, полушёпотом. Даже Махотка не пошёл, как обычно, в коридор зубоскалить с девками, а смирно сидел рядом с Мухортиком, и так щуплым, а сейчас словно истаявшим от страха и ожидания.

Матери вошли все вместе, вшестером, все с распущенными волосами в одних белых рубашках-безрукавках. Тукман открыл было рот, но Тарпан быстро пригнул его голову к своим коленям.

– Не смотри, нельзя, - шепнул он.

Тукман послушно зажмурился. Остальные, сидели неподвижно, отводя глаза.

Матери подошли к койке Полоши, сняли одеяло, дружно подняли и поставили на ноги бессильно обвисающее тело. Окружив, поддерживая, подпирая его своими телами, повели в душевую.

Когда за ними закрылась дверь, Старший перевёл дыхание.

– Так, мужики, не шуметь и не заходить. А в остальном, что хотите.

– Знаем, - откликнулся за всех Тарпан и отпустил Тукмана.
– Давай в чет-нечет играть.

– Давай, - согласился Тукман, очень обрадованный таким предложением. Обычно с ним никто играть не хотел.

Сквозь боль и беспамятство Гаор чувствовал, что его трогают, но не то что оттолкнуть эти руки, даже закричать не мог, силы не было, он как истаивал, растворялся в затопляющей его боли. Остатки сознания как лоскуты снега в горячей воде, сейчас растают, и ничего уже не будет, ни боли, ничего... Умирать не больно... пока болит, ты живой, скоро боль кончится, осталось немного... надо потерпеть, немного потерпеть...

Над ним зазвучали голоса.

– Потерпи, парень...

– Кладём его...

– Ох, сволочь какая, что сделал...

– Руки клади...

Жарко, как же жарко, нечем дышать...

Широко раскрытым ртом Гаор хватал влажный горячий воздух, и не мог вдохнуть, протолкнуть застрявший в даже не в горле, а в груди комок.

Чья-то ладонь мягко касается его лица и волос. Это было, когда-то было... Он со стоном открывает глаза. Горячий белый туман, и в этом тумане странные белые фигуры. Женщины? Но почему они... такие?

– Как звать тебя?

– Рыжий, - стоном вырывается из сразу пересохшего горящего рта.

– А раньше как звали?

Раньше это до рабства? Зачем это?

– Гаор... Гаор Юрд...

– Нет, нельзя, не придет Мать-Вода на такое.

– Да уж, не имя, карканье воронье.

Звучат странные непонятные слова, чьи-то руки гладят, растирают ему ступни и кисти, почему-то становится легче дышать.

– Материно имя назови, как мать звала?

Женское лицо склоняется над ним, светлые прозрачно-серые глаза, как тучи на осеннем небе, глядят строго и ласково.

– Не помню...
– отвечает он этим глазам, - ничего не помню.

– Неужто матерь родную забыл?

– Мне запретили помнить...

– Сколько ж было тебе, как забрали?

– Пять...

– Сиротинушка значит,

– Ни матери, ни отца...

– На Рыжего звать будем.

– Не на карканье же это.

И протяжное монотонное пение, непонятные слова...

– Мать-Вода, Рыжего мимо бед пронеси, ты льдом крепка, ты паром легка, приди, Мать-Вода, пронеси мимо бед, не виноватый он в бедах своих...

Руки, гладящие, растирающие ему грудь... Вдруг комок исчезает, и он с всхлипом втягивает в себя воздух.