Мир Гаора

Здесь тоже пели, в выходной дозволялось. Выяснилось с одеждой. Да, как он и думал, просто хозяину так удобнее, чтоб все одинаково ходили, тогда только размеры подобрать и всё.

Зуда больше не приставал к нему и вообще стал таким тихим, что Гаор вообще не замечал его. Вот только Тукман... Гаор старался держаться от него подальше, но мальчишка вечно попадался ему на глаза, то и дело оказывался в опасной близости, и у Гаора всё чаще чесались кулаки врезать этому дураку уже всерьёз.

В один из вечеров, после ужина Гаор уже привычно размялся, отжался - довёл все-таки до пятидесяти - и прикидывал, выдержит ли его вес верхняя перекладина, скреплявшая под потолком стояки коек, уж очень хотелось поподтягиваться - он и в училище любил турник больше других снарядов. Рубашку и штаны Гаор на разминку снимал, оставаясь в нижнем белье - эту неделю он носил армейский комплект, такой привычный и даже приятный, Матуня ему совсем новый и целый подобрала. Внимания на него уже никто особого не обращал, как и в камере тогда привыкли же к его отжиманиям, а тут ещё волшебная, как он убедился, формула: "Матуха велела", - избавляла от любых вопросов. Словом, всё хорошо, и на тебе! Опять Тукман рядом. Вылупился и смотрит. И так лезет, того и гляди, опять руки распустит, а он в одном белье. Гаор выругался в голос с досады и пошёл одеваться. Тукман, похоже, обиделся, на что Гаору было глубоко плевать, а временами и хотелось довести дело до драки, но что бывает за драку, ему сказали. Если узнают надзиратели, то двадцать пять "горячих" точно обеспечено, а не узнают, так Старший сам тебе накостыляет за милую душу. За надзирательские хоть пожаловаться другим можно, а Старший влепит, жаловаться некому. Сам виноват! Потому Гаор и решил просто уйти. Сегодняшнюю норму он уже выкурил, но можно просто постоять с остальными курильщиками, а заодно, может, и выяснить, куда ещё бегают курить: в умывалке не все курят, куда-то же уходят. И тут его окликнул Старший.

– Рыжий, пошли.

– Иду, - сразу ответил Гаор, заправляя рубашку в штаны.

Ни куда, ни зачем он не спросил по неистребимой армейской привычке к подчинению.

Вслед за Старшим он прошёл по коридору... к Матуне? Совсем интересно! Может, чем-то помочь надо? Он уже как-то разбирал для Матуни рваные и мятые коробочки, читая надписи. Но в кладовке Матуни их ждали. Мать, остальные матери, Мастак, степенный немолодой Юрила и пользовавшийся общим уважением, как уже заметил Гаор, светловолосый в желтизну и с необычно светлыми голубыми глазами Асил, по комплекции не уступавший памятному по камере Слону.

Все стояли в глубине кладовки, и как только он и Старший вошли, Матуня ловко задвинула самодельный засов.

Гаор насторожился.

– Проходи, - мягко подтолкнул его в спину Старший.

На суд похоже - подумал Гаор. Но судить его не за что, если и нарушил он что, то по незнанию. До сих пор к его промахам относились снисходительно, называя, правда, иногда тёмным. А больше всего это молчаливое собрание походило именно на свой, тихий и безжалостный, как он хорошо знал, суд. Сам в таких участвовал, когда на фронте решались вопросы, которые офицеры знать не должны. И случалось приговорённый таким судом исчезал. Неприятно потянуло холодом по спине.

– Такое дело, - начал Старший, как только они встали в общий круг.
– Рыжий-то, похоже, и не знает всего, на Тукмана сердце за то держит.

Так это из-за Тукмана? За то, что он тогда ему нос разбил? Да на хрена, там уж и зажило всё, это его так отделали, что до сих пор синяки не сходят. Гаор начал злиться и нарушил главное правило таких судов: пока не спросили, помалкивай.

– Он меня лапать полез, я же и виноват?!

Мать покачала головой.

– Придурочный он, роста только большого, а ума как у малого.

– Я его не трогаю, - возразил Гаор, - пусть не лезет только. Что он как приклеился ко мне.

– Он ко всем так, - вздохнула Матуха, - ласки просит.

– Ты что, не помнишь?
– спросил Мастак, - отметелили тебя когда, только свет погасили, всё и разъяснилось.

– Как били, помню, - буркнул Гаор, - а потом мне только больно было.

– Ну, так знай, - заговорил Асил.
– Зуда это виноват. Наплёл Тукману, что ты гладкий со всех сторон и нету у тебя ничего, а, дескать, не веришь, пощупай, как заснёт. Тот с дурости своей и полез. Ему ж что скажи, то и сделает.

Гаор прикусил губу. События той ночи теперь выстраивались совсем по-другому.

– Так что на Тукмана ты зла не держи, - заговорил Юрила.
– Его пошлют, он и пойдёт, куда послали.

Все негромко и не очень весело рассмеялись. Улыбнулся невольно и Гаор.

– А вот с Зудой что делать?
– спросил Старший, глядя на Гаора.

Гаор молча пожал плечами.

– Он под смерть тебя подставил, - сказала Маанька, - тебе теперь его жизнь решать.

– А тоже ведь не со зла, - задумчиво сказала Мамушка, командовавшая, как уже знал Гаор, всеми женщинами по работе.

– Ну, так и убить не хотел, - сказала Матуня, - и выжил Рыжий не по его старанию.

– Вот и бултыхается он теперь как дерьмо в проруби, не тонет, не всплывает, - с досадой сказал Юрила, - пообещал ты ему Старший, что он за Рыжего жизнью ответит, по делу обещал, чего уж там. Так ведь жив Рыжий, надо и Зуде жизнь дать.

– Или уж убить, чтоб зазря не маялся, - усмехнулся Асил.
– Решай, Рыжий, вас одной верёвочкой повязали.

Пока говорили, неспешно, как и положено, на суде, Гаор успел обдумать, и после слов Асила честно ответил.

– Я обычаев не знаю, как вы скажете, так и сделаю.

Слова его матерям понравились, Мать даже улыбнулась ему.

– Так что, звать Зуду?
– спросил Старший.

– Нет, - сказала Мать.
– То при всех было, и это пусть так же. Согласен, Рыжий, простить Зуду? Что не со зла так получилось?

Гаор пожал плечами. Они молча ждали его ответа.

– Ничего нет дороже жизни, - наконец тихо сказал Гаор.
– Я ему смерти не хочу.

– Так и будет, - веско сказала Мать.

Кивнули и остальные.

Гаор перевёл дыхание. Не промахнулся! И в самом деле, дежурь в ту ночь другой надзиратель, не эта сволочь, обошлось бы куда меньшим. Зуда ж не подгадывал именно под того, а ходить и ждать смерти - тоже... то ещё удовольствие. Пробовали, знаем. Нет, пусть Зуда живёт, а если полезет, он сам ему и врежет. Теперь ему уже можно. Но вот почему на суде получилось, что матери главные? Он чувствовал, что неспроста это, что с женщинами тут по-особому. Но это потом.

Они уже вошли в спальню, готовившуюся ко сну.

– Зуда, - не повышая голоса, но так, что его сразу все услышали, позвал Старший.

Зуда уже лёг, но тут же выскочил из-под одеяла и, как был, нагишом, подбежал к Старшему. Немедленно притихли остальные, окружив их тесным кольцом.

– Так, браты, - строго и даже торжественно, заговорил Старший, - сами знаете, как оно было. С Тукмана спроса нет, обиженный он, такого не судят. Подставил Рыжего Зуда, крепко подставил.