Мир Гаора

Гаор достал сигареты и закурил. После обеда опять можно будет гулять, но солнца уже не будет. Вон оно, красное и круглое, уже низко как, не то что голову поднимать не надо, он уже выше солнца смотреть может.

Гаор стоял у двери, привычно запрятав сигарету в кулак, так что ни огонька, ни дыма не увидишь, и курил, глядя, не отрываясь, на солнце. Лицо его стало угрюмо тоскливым. Прошагивавшегося вдоль парапета охранника - проспались и вылезли сволочи - он не замечал. Но и тот даже не смотрел на него.

– Рыжий, - тихо сказали у него за спиной.

Гаор вздрогнул и обернулся. Мать. Без комбеза и куртки, в одной рубашке и брюках, каштановые волосы закручены на макушке, открывая высокий лоб с синим кружком в центре, тёмно-синие глаза смотрят сразу и строго, и ласково.

– Иди есть, Рыжий. Сегодня обед хороший, праздничный.

Гаор молча раздавил в пальцах и уронил себе под ноги окурок, не заметив ожога, а там ещё на полторы затяжки было, не меньше, и шагнул к ней. Мать молча обняла его, прижав его голову к своему плечу, и чувствуя, как задрожали у неё под руками в беззвучном плаче его плечи.

– Ничего, - шептала она, - ничего, сынок, живой ты, вот и больно тебе, и это тебя от боли так шарахает, сам ещё не знаешь, куда понесёт тебя, ничего, всё будет у тебя, Рыжий, ты молодой ещё, и здоровый, и сильный, и знаешь много, будешь долго жить, пронесёт тебя Мать-Вода мимо бед, по нраву ты ей пришелся... отмолила тебя матерь твоя...

Гаор не понимал и не хотел сейчас ничего понимать.

Наконец, он справился с собой, поднял голову и постарался улыбнуться через висевшие на ресницах слёзы.

– Прости, Мать, заморозил я тебя, да? Сейчас, снегом лицо протру только.

Кивнув, Мать отпустила его. По-прежнему не замечая охранника, Гаор подошёл к парапету, сгрёб пригоршню снега, протёр лицо и обернулся уже весёлый, по-настоящему весёлый.

– Иду, Мать.

Внизу шум и беготня перед обедом, смех, шутки, беззлобная ругань и стычки не всерьёз. Гаор быстро разделся и прежде, чем повесить комбез, осмотрел швы и присвистнул. Да, придется шить, а то задница засверкает.

– Что, Рыжий, - съязвил кто-то - докатался, что штаны протёр.

Грохнул хохот, и Гаор опять смеялся вместе со всеми, стараясь удержать в памяти блаженное чувство полёта над пустотой. Ну и ни хрена, посидит после ужина с иголкой, зато хорошо было!

Праздничный обед, необыкновенно вкусный и сытный, и опять гулянье, и там... видно будет, чем заняться.

Нет, если весь год такой, то он согласен!

После Нового года Гаора стали чаще дёргать со склада, то на расчистку снега, то в гараж осмотреть и заново отрегулировать "коробочку", правда, в поездки не посылали, то помочь на другом складе, на внешней погрузке, несколько раз возил товары в зал, то ещё что...

– Шило у них в заднице, что ли ча, - ворчал потихоньку Плешак, - совсем работать не дают.

Гаор чувствовал себя виноватым перед Плешаком, ведь когда его дёргают, Плешаку опять одному ворочать, но и не сам же он просится или отлынивает, его дело подневольное: куда хозяин пошлёт, туда и иди... вперёд и не оглядываясь.

И ещё был у него с Плешаком инцидент. Правда, обошлось, но Плешак целую неделю смотрел на него... ну если как не на врага, то с подозрением. А всего-то и было, что вскоре после Нового года, когда его никуда не дёрнули, они, как обычно, "играли в слова", и Гаор спросил.

– Плешак, а вот криушане, волохи, а ещё какие есть?

И у него на глазах Плешак побелел, как, скажи, он ранил его, и вся кровь вытекла.

– Плешак, - даже испугался Гаор, - что с тобой?

– Ты...
– наконец выговорил непослушными, дрожащими губами Плешак, - ты... откуда... ты что... это ж...

– Что "это"?

Гаор ничего не понимал. Наконец, Плешак отдышался и начал его ругать. Да так, как он за всю свою жизнь ещё не слышал. Гаор терпеливо переждал ругань, чувствуя, что это не так со зла, как от страха и растерянности. Похоже, он затронул нечто, действительно...

– Ты жить хочешь?
– закончил Плешак неожиданным вопросом.

– Хочу, - согласился с очевидным Гаор.

– Тады молчи об этом, вмёртвую молчи. И кто тебе только вякнул про это?!

"Ты и вякнул", - хотел сказать Гаор, но предусмотрительно промолчал. А то у Плешака и разрыв сердца может быть. Но... кое-какие мысли у него и раньше появлялись, и кажется, он в своих предположениях оказался прав не на сто, а на двести процентов.

– Нельзя про это, - успокоившись, Плешак заговорил непривычно тихо и серьёзно.
– Всем смерть тогда. И кто сказал, и кто слышал. И не просто смерть, а... не могу я, Рыжий, страшно это. Если услышит кто, да дойдёт, ты ж не на себя там иль меня, или ещё кого, ты на посёлки смерть наведёшь. Всем тогда зачистка, помнишь, сам рассказывал. А никого не останется, тады что? Нас и так-то мало осталось, а тогда... молчи, Рыжий, клятву брать с тебя нельзя, не на чем здесь, да и что вам клятвы, вы ж...

Плешак не договорил, а Гаору стало по-настоящему страшно. Таким отчуждённо горьким было это "вы", "вам".

– Я не чужой, - глухо сказал он, - мне здесь "мы".

– Не чужой, - согласился Плешак, - вот и блюди себя.

И упрямо замолчал до конца смены. Гаор понял, что если Плешак скажет кому об этом, что он затронул... запретное, то ему конец. Он жив только потому, что его приняли в "свои". А чужаком он загнётся в неделю, даже если его просто не убьют первой же ночью, накрыв одеялом или ещё как.

Но, похоже, Плешак промолчал, и лёжа в ожидании отбоя, Гаор достал третий лист и вместо вопросительного знака аккуратно написал: криушане, волохи и поставил многоточие. Два имени он нашёл. Имена истребляемых и не истреблённых племён. И Седой прав: память жива, и хранятся язык, обычаи... Как сказал Ворон? "Дуггуры должны сохранить себя, ты опускаешься". Он вспомнил, о чём подумал тогда. У Валсы несколько течений, друг над другом, и на островах они расходятся. Когда плывёшь по течению, тебя несёт мимо островов, но стоит нырнуть, опуститься в другое течение, и оно понесёт тебя уже в другой рукав. Да, он опустился. В другое течение, и теперь его путь другой. Дуггуры... у них есть всё: армия, Ведомства Юстиции, Крови, Рабское, спецвойска, а у... должно быть общее название. Дуггуры - Сто Семей. Значит, криушане, волохи, ещё кто-то и общее название. Так, у них ничего, кроме памяти. Как сказал Плешак? "Нас и так-то мало осталось". А Ворон? Что дуггуры потеряли ещё одного. Значит, и Ворон что-то знает. И молчит. Ладно. Он тоже будет молчать. Прав Седой: ни один обыск этот лист не найдёт и не достанет. Но он не отступит. А в атаку с голым задом не ходят, подготовь тылы, и только тогда рыпайся. Подготовь тылы, следи за флангами и на прорыв? Хренушки вам. Минное поле проверь сначала.