Мир Гаора

За неделю Плешак успокоился, видно, понял, что Гаор будет молчать, и постепенно их разговоры о том, какое слово что значит, возобновились. Тем более, что Гаор был теперь осторожен и старательно учил обыденные расхожие слова, уже зная, куда не стоит соваться. У остальных он отчуждения не чувствовал, с ним охотно трепались в умывалке, расспрашивая о фронте, зоопарке, ещё всяких известных ему и незнакомых этим людям вещах.

Поговорить с Вороном о Крейме-Просветителе пока не получалось, но Гаор сам вспомнил. Был такой, лет где-то двести с небольшим назад. Учился в Университете, жил в своё удовольствие, и вдруг бросил всё и ушёл проповедовать в рабские поселки, опустился и жил как дикарь, и был убит ими. Насчет последнего у Гаора теперь возникли вполне серьёзные подозрения, что к смерти Крейма причастны совсем другие силы. И кстати, откуда у спецуры этот знак: глаз на ладони. Тоже ведь неспроста. Чёрт, как же мало он знает. За что ни возьмись, упирается в одно: так заведено, так всегда было. Сплошные традиции, обычаи и обряды, а под ними...

Усталость редко давала ему возможность додумать, он засыпал, но на следующий вечер упрямо начинал с того, на чём остановился накануне.

А однажды вышло совсем неожиданно.

Был выходной вечер. Он наигрался с Веснянкой, потом как обычно вымылся в душе, приготовил всё на завтра и успокоено лёг, ожидая пения. Сегодня дежурила надзирательская смена, дозволявшая песни.

Спели начатую женской спальней песню, и когда отдыхали, словно выжидая, кто начнёт, вдруг подал голос Булдырь.

– Рыжий, а ты что песен совсем не знаешь?

– Почему?
– удивился Гаор.
– Знаю.

– А чего тогда без слов поёшь?

Расслышать в мощном многоголосье один голос, разобрать, чей он, и определить, что поют без слов, просто ведя мелодию... надо уметь!

– Этих не знаю, - честно ответил Гаор, - я их раньше никогда не слышал.

– Ну, так ты теперь свою спой, а мы послушаем, - предложил с плохо скрытым ехидством Булдырь.

– Булдырь, отзынь от парня, - сказал Асил.

– А чего ж нет?
– возразил Гаор.

И сам не зная почему запел не какую из фронтовых, а там хватало и "озорных", и "душевных", а ту старинную, что разучивал с ними ещё в училищном хоре смешной маленький хормейстер. Они её не любили: она требовала многоголосья, а орать в унисон маршевые было намного легче. Но может именно поэтому, что он привык уже к другому пению, Гаор и начал её, хотя был уверен, что забыл. Но слова сами собой всплывали в памяти, точно и уместно укладываясь на мелодию.

Вечерний звон, вечерний звон!

Как много дум наводит он.

О юных днях в краю родном,

где я любил, где отчий дом.

И как я, с ним навек простясь,

там слушал звон в последний раз!

Мерная и одновременно протяжная мелодия, и слова... чёрт, как же он раньше не понимал их, это... это же и о нём, да теперь это о нём. Гаор пел, не замечая, что уже несколько голосов ведут вместе с ним мелодию, без слов, создавая тот многоголосый фон, который не заглушает, а помогает словам, чего так и не мог тогда добиться от них хормейстер.

Уже не зреть мне светлых дней

весны обманчивой моей.

И скольких нет теперь в живых

тогда весёлых, молодых,

и крепок их могильный сон,

не слышен им вечерний звон...

Песню поддержали женщины, похоже, пели уже все, но ни одно слово не терялось.

Лежать и мне в земле сырой,

напев унылый надо мной

в долине ветер разнесёт,

другой певец по ней пройдёт,

и уж не я, а будет он

в раздумье петь вечерний звон!

Гаор дотянул последнюю ноту и замолчал. Наступила зыбкая неустойчивая тишина. И вдруг тяжёлые шаги надзирателя, лязг задвигаемых решёток, и... не дав команды отбоя, не приказав им заткнуться и больше не выть, надзиратель ушёл, хлопнув дверью надзирательской, и тут же погас свет.

Гаор сполз под одеяло: петь лёжа он так и не научился и пел полусидя, опираясь спиной на скомканную для мягкости подушку - и успокоенно закрыл глаза. И вдруг хриплые сдавленные звуки. Он даже не сразу понял, что это, а, поняв, почувствовал неодолимое желание спрятаться под одеяло и затихнуть. Это рыдал Ворон. В спальне прежняя тишина, И вдруг лёгкие скользящие, а не ступающие шаги и быстрый женский шёпот.

– Ну что ты, ну не надоть... ну миленький, не надоть так, не надрывай сердца...

Гаор накрылся с головой и зажмурился, боясь тоже заплакать. Что-то близко у него слёзы стали, раньше так не было. Мужчины не плачут, вот и давится Ворон, чтоб слабину его не поняли, а... нет, чёрт о ком же он писал, ведь... старинная, чёрт, как же его звали, они же пели её тогда, выходил объявляла в парадной форме и рявкал: "Сводный хор общевойскового..." - дальше шло перечисление наград и имён и, наконец: "Вечерний звон. Слова...", - чёрт, ну почему самого главного он не помнит.

Вроде Ворон успокоился, и Гаор осторожно откинул с головы одеяло и лёг поудобнее, стараясь не скрипнуть койкой.

– Хорошая песня, - раздумчиво сказал кто-то, - чего ж раньше не слышал?

Ему никто не ответил, и постепенно тишина сменилась обычным ночным шумом.

В будни петь не дозволялось, Но Гаора потом всю неделю просили наговорить слова, уж больно душевно, и в каком же это посёлке дело-то было? Песня-то точно про посёлок, где ещё погост, и чтоб храмина недалеко была, звон-то откуда, ну?

– Старинная, говоришь?
– Волох задумчиво пыхнул дымом.
– А никто не знат.

– Паря, ты-то откуда знашь?

– В училище пели, - спокойно ответил Гаор.

Они курили в умывалке, и ему было даже интересно, как дальше пойдёт разговор и до чего додумаются собеседники.

– А вот это ты врёшь!
– торжествующе сказал Булдырь.
– И завираешься!

– Это в чём?
– с намеком на обиду ответил вопросом Гаор.

– А в том, что там одни голозадые, а они наших песен не знают!
– победно припечатал Булдырь.

– Да-а, подловили тебя, паря, - согласились с Булдырём.

Гаор даже растерялся, не зная, что ответить, тем более, что вспомнить автора слов он так и не смог. Вертелось рядышком, а ни в какую.

– Это Крайнор написал, - тихо сказал куривший со всеми, но ставший после той ночи совсем молчаливым Ворон.

– Точно, - обрадовался Гаор, - вспомнил, Аург Крайнор слова, а музыка Стейранга.