Мир Печатей. Аристократ по обмену

Укол.

Моё ругательство.

— Понятия не имею, про кого вы. Я его стянул на рынке у одного пацанёнка. Тот зевал. А я утащил.

— И одежду? — продолжил свой допрос Калик.

— А? А, не. Одежду я стянул у любовника Эллы. Захаживает к ней периодически фраер такой. Ну и остаётся. Вот я подгадал и утащил.

— А зачем? — вкрадчиво поинтересовался Калик. Остальные почему-то не принимали участия в допросе. То ли мозгом этой троицы был этот калека. То ли просто остальным было все равно.

— Шо зачем? — я постарался перенять их манеру разговора.

— Украл зачем?

— Шоб на Вольгу впечатленье произвесть. Ну, это. Любовь у нас там, все дела. А батя её не жалует меня, ну.

— С такими-то волосами, ещё бы, — фыркнул кто-то. То ли Дим. То ли этот, как его, Бор? Как-то так. Я не стал отвечать, сосредоточившись на общении с главным.

— На Вольгу, значит, — пробормотал тот, о чем-то задумавшись.

— Калик, ну так шо? Мы мчим, али куды?

— Мчим. В Избу. Там ночуем. А дальше к сиру. А этого свяжите. Это он.

Не успел Калик договорить, как две пары рук скрутили меня и замотали в какие-то тряпки.

— Эй! Вы чего, парни! Я ж ваш!

Меня связали в несколько слоёв и снова кинули на дно повозки. Я пару раз дёрнулся и оказался вновь прижатым к Калику.

— Видишь ли, мой друг, — тихо заговорил он над ухом. — Вольгой звали малютку-дочь Эмили-матери. Она была красивой женщиной. Держала бордель. И души не чаяла в малышке. Пока однажды к ней в гости не зашёл глава Гильдии. Толстый, безобразный Сэмьюил. Он был вором. И так давно возглавлял Гильдию, что разжирел, утратил юркость и вёрткость. Было у него три слабости — деньги, жратва и красивые бабы.

Я сглотнул, не понимая, к чему он клонит.

— Но, как оказалось, чем старше становился дядя Сэм, тем моложе нравились ему бабы. Пока дело до девчушек не дошло.

Я похолодел.

Калик сделал паузу, давая мне понять, что дело кончилось плохо.

— В общем, в тот год дядю Сэма нашли с отрезанными причиндалами, заткнутыми в рот вместо кляпа. И Эмили пообещала, что так будет с каждым, кто осмелиться назвать девочку именем её малышки. Так с какой Вольгой ты, говоришь, сошёлся в Вейсбурге?

Я засопел. Таких поражений не знала земля. Проколоться на имени. Ну почему нельзя было выбрать какую-нибудь Марфу? Или кто у них тут на каждом шагу встречается? Ладно. Проигранная битва — ещё не война. Доберёмся до избы, я непременно придумаю, что делать.

Калик какое-то время молчал, видимо, ждал ответа. А потом засопел. Наверняка заснул, так и не дождавшись от меня никакой реакции. Я облегчённо выдохнул. Вызвал в системе все, что было про печати, и принялся просматривать информацию с учётом моих обновлений.

Избой оказалась бревенчатая халупа посреди леса. Она стояла, прислонившись к сосне. Окна были наглухо заколочены деревянными щитами. Крыша местами зияла темными дырами. По стенам ползла то ли плесень, то ли какой-то местный её аналог.

Я смотрел на это пристанище с печалью во взгляде.

— Чай, не твои хоромы, сударь, — усмехнулся Калик, которого мимо на руках проносил Дим.

— Я не сударь, — огрызнулся я в ответ. И снова с грустью и тоской посмотрел на избу. Особняк Хармесов не нравился? Получите-распишитесь. Не зря говорят, что имеем — не храним. Я бы сейчас отдал целое перо паулина, лишь бы оказаться в своей библиотеке рядом с орками. Даже со служанками. И с Мелорией заодно. Да я бы с ящеруном отужинал, чего там.

На краткий миг я решил было подкупить эту троицу. Предложить им перо паулина. Но быстро оставил эту идею. Перо утянут, меня прихлопнут — и поминай, как звали. А в моем случае — и поминать-то особо некому. И как звали, никто так и не узнает.

Так. Стоп. Такими темпами и с такими мыслями, я снова брошусь под повозку в данном случае. Пора прекратить распускать сопли. Попал-выжил-выживаем дальше. Новый уровень. Все дела.

Я пытался надавать себе мысленных пинков, чтобы не раскиснуть. То, что я насмерть не замёрз, и меня не переехал какой-нибудь настоящий аристократ, отрезвило меня. Надеюсь, что надолго. Но, по крайней мере, прямо сейчас помирать мне расхотелось. Кончено, это было бы не мироздание, если бы не упаковало моё воскрешение в такую вот форму. Помереть не помер, но в лапы к бандитам попал. А дальше, как говорят, хочешь жить — вертись.

Значит, буду вертеться.

В халупу я заходил уже более приободрённым.

Но, когда увидел внутренности, собрал всю волю в кулак, чтобы не застонать. Как оказалось, вид снаружи был просто лухари-стайл. Внутри там, где не было плесени — сидели жуки-точильщики и подъедали остатки здоровой древесины. Полы прогнили. То там, то тут, торчали обломанные доски. В углах и вовсе провалились. А там, где чудом уцелели — красовались лужи от подтаявшего снега.

Во второй комнате ситуация была чуть получше — тут хотя бы не было дыр в полу. Посреди комнаты стоял грубо сколоченный стол и две лавки. Тут же, у стены, красовалась полуразвалившаяся печь с грязными котелками. Сколько лет они не видали щётки и порошка — оставалось только догадываться.

Всё это я смог рассмотреть исключительно благодаря лунному свету, пробивающемуся сквозь щели в брёвнах. И моему эльфийскому зрению. И это был, наверное, первый раз, когда я об этом пожалел. Глаза б мои не видели всё это убожество.

Меня усадили за стол и привалили к стене. Я прикрыл глаза, пытаясь все это развидеть. Не вышло. Перед глазами стояли гниль и плесень.

Кто-то загремел горшками.

— Не печалься, сударь. Всего одна ночь. Место проверенное. Сейчас Бур раскочегарит печь, тепло станет. А там и новый день.

Я открыл глаза. Калика привалили к стене так же, как и меня, только напротив. Он был похож на младенца-переростка. Лысая голова, как будто наспех приколоченная к туловищу. Ни рук, ни ног. Теперь я понял, про что говорили там, в повозке. Он действительно был похож на огромный гарбуз. С глазками-буравчиками. Цепкий взгляд которых заставлял съёжиться и молча сидеть, не отсвечивая.

Бур действительно гремел немытыми кастрюлями и горшками. Отправил Дима на двор, снега наковырять. Сам начал возиться у печи. Я не верил, что в такой сырости можно высечь хоть какую-нибудь малёхонькую искру. А если это и получится, то уж растопить давным-давно отсыревшие дрова — однозначно не выйдет. Мы все угорим в дыму. И наутро нас найдут телами бездыханными. Но это я так думал. А Дим, видимо, не разделял моего мнения. Он вышел и вернулся с ворохом хвороста и парой полешек. И спустя какое-то время, действительно, в печи разгорелся огонь. Я удивлённо хмыкнул. А Калик усмехнулся:

— Что, сударь, не верилось, да? Думал где нам, челяди необразованной, думать про сырость. А мы, может, поболе вас к жизни приспособлены сможем. Без вот этих ваших учений. Ты вон, оставшись в поле, что сделал?

— Лёг помирать, — просто ответил я.

— Во-о-от, — протянул Калик.

— Я не по незнанию, — попытался оправдаться я.

— А отчего же? — ухмыльнулся тот.

— От бессилия. Всё достало, понимаешь?

— Да что ж тебя достало-то, сударь? Жрать куропаток, нашими руками пойманных? Или трахать служанок, мечтающих родить от лорда и жить в достатке до смерти? Или, может, ноги болят вальсоны отплясывать?