Мир под лунами. Начало будущего

На привале мы наконец начали разговаривать вполголоса. Развели маленький костер в низинке, чтоб не видно было со стороны и ветер не мешал. Аэль велел мне, пока не стемнело, разделать оленя, но уже через несколько минут с утробным рычанием отобрал нож.

– Что ты делаешь? Как ты прожила месяц в лесу, не умея потрошить дичь?

Я покраснела. А ведь казалось, что я уже наловчилась в этом деле!

– Научи меня.

– Гляди внимательно.

Его руки быстро и ловко орудовали ножом.

– Запоминай. С завтрашнего дня эта работа на тебе. Как же ты сумела дожить до своих лет без такого навыка? Родители кормили с рук?

– В моем мире не охотятся! То есть охотятся, но не для того, чтобы добывать еду. Для развлечения. У нас и лесов-то почти не осталось.

– Чем же вы питаетесь? Орехи собираете?

– У нас есть...
– как ему объяснить про сельхозпредприятия?
– специальные места, где содержатся тысячи быков и оленей. На них не охотятся, а кормят, чтобы доить молоко и убивать на мясо.

– Зачем вам молоко? Оно несъедобное для взрослых.

– Это сегодня взрослые не могут пить молоко. Но со временем научатся по всему миру.

– Вообще это была бы полезная мутация, - задумчиво сказал он. Я пила воду и поперхнулась от неожиданности - совсем забыла, что этот дикарь в рваных штанах когда-то получил хорошее образование.
– Тоже нанья руку приложат?

– Не думаю. Насколько я помню, эта мутация появилась где-то на границе Европы и Азии у первых скотоводов и через несколько тысяч лет большинство людей на континенте уже могли пить молоко. Но многие народы остались этого лишены. А еще мы выращиваем злаки. Это самая питательная и доступная пища. Из злаков можно варить каши и супы, делать макароны, печь хлеб... О!
– я вздохнула.
– Ты не знаешь, что такое хлеб, а наша жизнь немыслима без него!

– Слишком много уйдет сил, - сказал Аэль.
– Когда же жить, если все время ухаживать за животными и растить траву?

Я засмеялась. Он больно ударил меня по руке, чтоб замолчала. Тогда я зашептала, продолжая улыбаться:

– Не нужно, чтобы каждый растил еду и животных для себя. Это же совсем другой образ жизни! Скоро человек научится держать животных рядом со своим домом, посадит в одном месте злаки, овощи, плодовые деревья. У него появится свободное время, и он сможет улучшить инструменты и оружие. Растения будут все крупнее, будут больше давать плодов, животные научатся размножаться в неволе. Появятся излишки еды, которые вожди смогут распределять по своему усмотрению, среди наиболее достойных. В конце концов общество расслоится: появятся богатые и бедные (в языке нанья нет понятий с прямым значением, я использовала близкие по смыслу слова), вожди, воины, защищающие остальных и добывающие новые земли и новые ресурсы; жрецы, которые будут общаться с духами, склоняя их внимание к племени; крестьяне, выращивающие хлеб, и ремесленники, делающие орудия труда. Жизнь станет намного более сложной и интересной!

Руки Аэля опустились. Он недоверчиво дернул щекой. Его смутили не непонятные слова, а сама нарисованная мною картина.

– Звучит заманчиво. Но я не верю. Если б такое могло произойти, почему до сих пор не произошло? Лулу живут уже тридцать тысяч лет! И ничего не меняется! Ничего, - повторил он с горечью.
– Уж я-то знаю, Ксенья. Я пытался изменить их.

– Мы живем в довременье, Аэль. Это до-исторический мир. Человек здесь спит и видит дикие, бесформенные сны. Он еще не родился, плавает в животе матери-природы, не зная своих сил. Но однажды он вырвется из нее. Однажды он осознает мощь своего разума - и тогда все будет по-другому. Никто и ничто не сможет его остановить. После того, как он проснется, мир начнет стремительно меняться и никогда уже не станет прежним!

– Ты рассказываешь мне историю нанья!
– возразил он, хотя глаза его против воли вспыхнули.
– Лулу - другие. Они не способны на прогресс. С каким трудом новое приживается среди них! Я дал им наконечники копий из металла - они отказались пользоваться! Тогда я сделал новой формы каменные наконечники, но и их приняло лишь два племени из десяти, после долгих споров. Они не видят своей выгоды, не желают смотреть в будущее. Да еще этот их страх перед духами... Лулу глупые, Ксенья, - повторил он упрямо.

– Если тебе повезет жить долго, ты еще проклянешь их за прыткость, - пообещала я.
– Впрочем, даже Териваг и Теи не доживут до этого. Впереди еще по меньшей мере тридцать тысяч лет сна, прежде чем включится прогресс.

Он посмотрел на меня так обиженно, будто это лично я назначила столь долгий срок.

– А кстати, сколько ты проживешь?
– поинтересовалась я.
– Что думал отец Анту по этому поводу?

– Он рассчитывал лет на двести. Но он не учитывал влияние имруру. Почему ты называешь его отцом?

– Он позволил мне это. И сам называл меня красивейшей из своих сестер.

Любой мужчина, услышав такое, взглянул бы на меня - оценивающе, восхищенно, насмешливо - все равно как, но посмотрел бы! Аэль даже не поднял головы. Его внимание было занято оленем. Я впервые за долгое время представила себе, как выгляжу. Худая - кожа да кости, с вечно грязными, прилизанными серыми волосами и чернотой под ногтями. Своего лица я не видела уже полгода. Лучше и не видеть - оно, должно быть, все в веснушках и царапинах! Еще совсем недавно я была самой красивой из женщин-лулу, Териваг обнимал меня и Бероэс из-за меня торговался с великим Анту, а сегодня я - жалкий урод в чужом костюме!

Я расстроилась, но не настолько, чтобы показать это Аэлю. В конце концов, других женщин здесь нет, и спать он будет со мной!

Он протянул кусок мяса. Я скривилась.

– Ты ведь не ждешь, что я буду есть его сырым?

Аэль отодвинулся и взялся за него сам, обильно посыпав солью.

– Тогда пеки себе самостоятельно, - он впился зубами в сырой бифштекс, не обращая внимания на потекшую по подбородку кровь, и зарычал от удовольствия.
– Соль! Как же мне ее не хватало!

Очень кстати вспомнилось несколько подходящих русских слов. Судя по его лицу, он их понял и запомнил, тем более, что за следующие часы, обливаясь потом над костром, я еще не раз их повторила.

Весь следующий день шел дождь. Начавшись с утра почти незаметной моросью, к обеду он перешел в ливень, а к вечеру я была уверена, что он будет идти вечно. Мы вышли затемно, взяв с собой несколько кусков мяса и оставив почти целого оленя гнить у потухшего костра. Я еще раз порадовалась своему комбинезону: какая бы температура ни была снаружи, внутри он поддерживал идеальный климат. Несмотря на дождь, было очень тепло, и я сварилась бы заживо, если б не умная ткань. По спине Аэля из-под рюкзака стекали капли пота, насквозь пропитали бриджи. Время от времени он снимал рюкзак, разводил руки, легко, как пушинку, удерживая его на весу, и подставлял тело потокам дождя. Его ноги и штаны снизу были черными от грязи.

Мы вышли к широкой реке. Мутная вода бурлила на перекатах, подтачивала берега, валила деревья, и они то тут, то там торчали из самой середины русла. Аэль заглянул в карту и сказал, что будет удобней проплыть часть пути на плоту. Мне это не очень-то понравилось - посреди реки не отойдешь в кустики, - но меня опять не спросили.

– Будь сейчас лето, ты сплела бы веревку из ветвей крингу - вон его сколько по берегам, - заметил он.

Я пробормотала:

– Не умею плести веревки...