Мир под лунами. Начало будущего

Со всем этим добром я провозилась больше суток. В конце концов удалось в довесок к кастрюле смастерить примитивный черпак. Теперь дело осталось за главным!

Аэль вернулся через два дня, голодный, грязный и довольный, с мясом и двумя оленьими шкурами. Когда он их развернул, резкий запах заставил меня закашляться - внутри лежал большой ком оленьего помета. Зато какое у Аэля стало лицо, когда я протянула ему выдолбленную из дерева чашку с горячим крепким рыбным бульоном! Он выпил его залпом, протянул чашку, прося еще.

– Как ты до этого додумалась?..

– Этот способ я еще в детстве вычитала в одной книге. Правда, я молодец?

– Ты просто умница, - сказал он ласково, и мне захотелось лизнуть его в губы, как та волчица.
– А сколько времени мне сэкономила! Я отдохну, а ты свари мясо. Нужен крепкий бульон, да побольше. И еще один котелок сделай, повместительней.

Месяц назад я пришла бы от такой благодарности в ярость! Но Аэль уже приучил меня к подчинению. Я промолчала и пошла искать дерево потолще.

На самом деле этот способ варки никуда не годится. Энергии требует больше, чем добывание огня трением, и вообще варить одновременно мясо и камни крайне неудобно. Но было поздно - приказ получен.

К обработке шкур он меня не допустил и правильно сделал, что, впрочем, не мешало мне смотреть во все глаза. Казалось бы, для такого дела нужны химические реактивы. У Аэля их, понятное дело, не было, и он обошелся тем, что в прямом смысле слова валялось под ногами. Обе шкуры он тщательно вычистил с внутренней стороны. Олений помет развел в мясном бульоне и с вечера покрыл шкуры этим составом. Утром нанес второй слой и вечером третий. На следующий день осторожно снял подсохший состав ножом. После подозвал меня и велел ходить по одной из шкур босыми ногами, а сам встал на вторую. Мы протоптались на них несколько часов, прежде чем Аэль решил, что хватит, и перевернул шкуры шерстью вверх. Через день мы эту операцию повторили, потом еще раз и еще. Затем он аккуратно укоротил ворс ножом и прочесал его моей расческой. Распорки были давно готовы, и шкуры еще сутки сохли на опушке, после чего Аэль размягчил их, растягивая с помощью округлого камня, и наконец сказал, что можно шить.

Через полторы недели он стал счастливым обладателем костюма из стриженого оленя. Ухитрился даже сделать карманы в штанах и на куртке! Я завидовала ему, тем более, что комбинезон к этому времени надоел мне хуже горькой редьки. Но в нем не будет жарко летом, а вот насчет меховой одежды я не уверена!

Был уже конец мая. Теплые ясные дни сменялись дождливыми, и в огромных количествах вывелась мошка. Была она помельче комаров и не звенела, а кусалась еще больней. Запах дыма ее отпугивал, и мы пропитались им насквозь. Заняться нам было совершенно нечем, однако Аэль не умел бездельничать и принялся учить меня бою на мечах. Ну как на мечах? Меч-то у нас был один плюс топор, так что время от времени мы обменивались оружием. Учитель из него был плохой, нетерпеливый и чересчур жесткий. Только сейчас я поняла, как он щадил меня в начале пути. Пылинки сдувал, на руках носил! Теперь же, убедившись в моей силе, он стал беспощаден. Я вся ходила в синяках и шишках, не успевали зажить одни, как появлялись другие. Если б способность тела к восстановлению прогрессировала и дальше, он без зазрения совести отрубил бы мне руку - чего жалеть, если новая отрастет!

Потом это дело ему надоело, и он решил превратить меня в профессиональную охотницу. Против такого поворота я ничего не имела. Мы сутками пропадали то в лесу, то в лугах, подкрадывались к оленям и злобным турам, выслеживали сурков, добывали водяную птицу. Я и думать забыла о жалости. Животные были добычей. Чтобы выжить, надо убивать. Теперь мне стало понятно, что гуманизм - явление исключительно социальное. Он идет рука об руку с цивилизацией, но не затрагивает отдельных людей. Вот я, Ксюша Самойлова, рафинированная горожанка - еще полтора года назад я была по-настоящему гуманным человеком, старалась относиться по-доброму даже к тем людям, кто делал мне зло, а уж с животными и вовсе сюсюкала. Будь эта доброта частью меня, я и сейчас предпочла бы умереть от голода, лишь бы не причинять зла другим живым существам. Мое сегодняшнее поведение доказывает: гуманизм отнюдь не заслуга эволюции. Он - завоевание цивилизации, только и всего.

Мне вспоминаются фильмы о малых народах и диких племенах, в которых настойчиво проводилась идея того же гуманизма, якобы изначально присущего живущему в природе человеку: не убивай больше, чем нужно, не истязай животное, дающее тебе пищу. Сейчас это кажется смешным. Аэль - великолепный охотник, он действительно берет пищи ровно столько, сколько ему нужно, - и оставляет остатки туш лесным падальщикам. Северные охотники, первыми встретившиеся мне, безжалостно перебили ноги олененку и ничуть не переживали из-за его долгих страданий. Прирожденные убийцы лула загнали нас к обрыву точно так же, как выгоняют огромные стада лошадей и оленей, заставляя их сотнями кидаться в пропасть только ради того, чтобы вырезать несколько лучших кусков мяса и уйти прочь.

Кстати, Аэль идею гуманизма хорошо понимает, поскольку знаком с историей нанья. Но для него это чистая теория, никак не применимая к реальной Земле. Даже после всех моих рассказов он не может поверить, что лулу идут по пути нанья, что они - как старший и младший братья. Чтобы увидеть изменения в лулу, нужно смотреть издалека - так, как смотрит великий Анту с высоты своих тридцати тысяч лет. Ста двадцати лет слишком мало! Аэль не верит, что можно жить не так, как сейчас. Для него наша планета одновременно изобильна и опасна, ее необходимо ежедневно покорять, отбирать все необходимое. Он уверен: люди пребывают в духовной нищете только потому, что у них плохое оружие, - и одержим идеей дать каждому мужчине на планете по мощному луку и копью с металлическим наконечником, вот тогда-то сразу повсюду наступит вечное счастье. Я указываю ему на те племена, которые в течение долгого времени испытывали на себе культурное влияние нанья, племена, питающиеся злаками и фруктами, имеющие доступ к металлическим изделиям, разнообразной посуде и технологиям, до которых другие лулу никогда не додумаются. Эти люди живут дольше своих диких родичей, меньше болеют, они более общительны и доброжелательны к чужим. И что в этом хорошего?

– возражает Аэль. Жизнь это борьба, приветливость - признак слабости! Чтобы выжить, нужно убивать снова и снова, изобретать все новые способы убийства, твердит он, и ему не приходит в голову, что образ жизни нанья - не аномалия, а лучший пример для лулу. Но корень проблемы не в руках, а в головах, объясняю я. Пока человек будет лишь брать у природы то, что ему требуется, он останется глупым и диким. Не наконечники копий надо менять, а образ жизни, учиться создавать что-то самому!

Он умеет создавать. Пытался объединить племена, дать знания, сам придумал немало полезных технических усовершенствований, облегчивших жизнь его людей. О многом говорит и тот факт, что он не пытается заткнуть мне рот - слушает и задает вопросы. Сложность в том, что Аэль убежден в собственной непогрешимости. Он считает, что никогда не ошибается. Его мнение - самое правильное, его поступки - образец для подражания. Неуверенность в себе ему незнакома. Абсолютно самодостаточный человек, и с его непробиваемым спокойствием трудно спорить. Именно поэтому он практически никогда на меня и не сердится, не кричит - не сомневается, что все, кроме него, урожденные тупицы и растяпы, чего ж с таких требовать? Этот надменный эгоцентризм очень меня злит. Без сомнения, Аэль - величайший человек из рождавшихся до сих пор на Земле. Но, черт побери, разве это причина считать меня бестолочью?! Я злюсь на него и поэтому сохраняю независимость. И он мне это позволяет. Не потому, что я ему дорога, о нет! Просто ему все равно. Он не считает нужным тратить на меня нервы. Помню, отец Анту, бывало, выражал недовольство, когда я не могла вспомнить подробности событий, о которых ему рассказывала. Аэль же в подобных случаях не злится. Я прямо слышу его мысли в такие моменты: "Она не знает соотношения меди и олова в бронзе? Не беда. Я определю его сам". Он все сделает сам когда-нибудь!

Но по ночам он мне нравится. Мы садимся у костра - Аэль вырезал широкую ступеньку в земле, чтобы удобно было сидеть, глядя мимо огня на простор лугов, - едим, занимаемся любовью и потом часами беседуем обо всем на свете.

Он относится ко мне совсем не как к женщине, скорей как к мальчишке, которого взялся опекать. Это меня не обижает, наоборот, я чувствую себя польщенной. Да я уж и забыла, какими бывают нормальные отношения женщины и мужчины. Аэль сильный, бесстрашный и по-своему добрый. Я считаю его своим другом - тем верным другом, с которым мы прошли полсвета и съели пуд соли. Но Аэлю на это плевать. Его вообще не волнуют мои переживания. Из любой нашей беседы он старается извлечь выгоду для себя, получить новую информацию. Что ж, это по-своему достойно уважения. Жаль только, что и о своих мыслях он не любит говорить. И, уж конечно, он не делает мне комплиментов. Он не знает, что женщиной следует хотя бы изредка восхищаться вслух. Вот почему меня безмерно удивило неожиданное окончание очередного его рассказа.

– Однажды Бероэс увлекся цветами. Он вообще любит все, что растет из земли. Любую палку в землю воткнет, и она расцветет. Насмотревшись фильмов о флоре Эркоя, он задался целью вырастить на Земле такие же, как там, цветы. Долго выбирал исходную форму и наконец остановился на самых обычных полевых растениях, с цветками красивыми, но мелкими. Много лет он ухаживал за ними в специально построенной оранжерее, изводил Парьеге разными экспериментами и добился своего - вырастил самые прекрасные цветы, какие мне приходилось видеть, с крупными нежно-розовыми бутонами, источавшими сильный сладкий аромат. Даже я был восхищен и, воспользовавшись тем, что Бероэс куда-то отлучился, сорвал несколько штук, чтобы подарить Мели. Увы, оказалось, они могли жить только под колпаком. Через час после того, как я сорвал их, бутоны превратились в мокрые блеклые лоскуты... Бероэс, конечно же, сразу заметил, что нескольких стеблей не хватает, и примчался в Высокий дом за мной следом. Я ждал, что он придет в ярость. Но, взглянув на увядший букет, который я ему растерянно протянул, он опустил руки и сказал вдруг, что эти цветы - подлинный образ детей солнца. "Мы существуем тут, как в оранжерее, - шептал он, и гнев на его лице обращался страданием.
– Без защиты, без своих кораблей, инструментов, оружия мы не протянем на этой планете и нескольких лет - она убьет нас в два счета, как убила мои цветы!" Тогда я его не понял и поспешил уйти, не дожидаясь, пока он снова разозлится... Но я рассказываю эту историю вовсе не ради Бероэса. Когда я тебя встретил, в памяти всплыли те самые нежные лепестки. Я был уверен, что ты погибнешь через несколько дней от собственной слабости и глупости. Ты рождена, чтобы жить в уюте. В природе таким цветам не место, хоть и кажется, что ты отлично к ней приспособилась. Нет, ты здесь выживешь, теперь-то это очевидно, но мне было бы жалко. Цветы должны расти на доброй почве, под защитой от солнца и холода, среди тех, кто будет их любить.

Я смотрела на него, слишком потрясенная, чтобы придумать ответ на это признание. Он приобнял меня, потерся носом о висок. И тут же совсем другим тоном сказал:

– Если Териваг прилетит, мы вместе с ним отправимся к Бероэсу. Если же нет, пойдем на север, через горы, к ближайшему кромлеху и все равно вернемся в Высокий дом.

Ну здрасьте! Только Пиренеев мне не хватало! Долгое время я ничего не могла произнести. Аэль, не заметивший моего смятения, довольно вздохнул, прищурился на луну. И вдруг вскочил и потянул меня на опушку.