Мир под лунами. Начало будущего

Он в очередной раз взглядом выразил свое неудовольствие. Потом добавил благодушно:

– Ты взяла веревку с собой, - и спросил с видом, показывающим, что уже знает ответ: - Может быть, ты и плавать не умеешь?

– Умею!
– крикнула я зло.
– Хорошо плаваю!

Он молча принял это к сведению и пошел рубить деревья.

Всего за два часа он построил плот, способный выдержать нас обоих. Как заправский лесоруб, он свалил несколько одинаковых по толщине хвойных деревьев, обрубил ветви и разрубил на части. Вдвоем мы притащили их на берег и связали веревкой. Я рассказывала про стальные гвозди, молотки, пилы и рубанки. Аэль скептически усмехался, но слушал внимательно. Перед тем, как столкнуть плот на воду, он подобрал в лесу длинную жердь и еще срезал тонкую ровную палку покороче. Закинул на бревна рюкзак, велел мне сесть на дальний край и оттолкнул плот от берега.

Плот получился длиной три метра и чуть больше метра шириной. Сидеть было холодно - между бревнами проступала вода. Одновременно вспомнив о запасном комбинезоне, мы разделили его на двоих: Аэль сел на штаны, а я на куртку. Он уверенно вывел плот на середину реки. Здесь оказалось слишком глубоко, багор не доставал до дна. Тогда он прыгнул в воду и вплавь вытолкал плот к левому берегу. После этого он устроился поудобней, скрестив по-турецки ноги и не обращая внимания на мокрые штаны, и принялся затачивать конец палки. Мне было поручено рулить, отталкиваясь багром от дна и держась ближе к берегу. Летом, в хорошую погоду, я пришла бы в восторг от такого путешествия. Но было пасмурно, промозгло и ветрено, да к тому же резко похолодало.

Мое тело давно уже адаптировалось к холоду. Я забыла, что такое насморк и замерзшие ноги, купалась в ледяной воде, не боясь простудиться. Однако одно дело - идти по земле, и совсем другое - часами сидеть на мокром плоту под проливным дождем! Подавляя злость, я попросила:- Расскажи, где ты был все это время. Что с тобой случилось тогда в Индостане?

Аэль молчал так долго, что я засомневалась, слышал ли он меня.

– Знаешь, о чем я больше всего жалею?
– спросил он внезапно.
– О том, что не осталось в живых ни одного лулу, знающего, что я убил нанья. Это бы все изменило. Знающие поверили бы в мою силу и пошли за мной. А теперь никому ничего не докажешь, да уже и не надо.

– Зачем ты убил их? Ты же умный человек, как ты мог пойти на такое?

– Иначе они убили бы меня. Они не могли понять, кто я такой. Едва разглядев меня среди саванны, они достали йими и уже прикидывали, как побыстрее завалить редкую добычу, не повредив тела, чтобы потом как следует рассмотреть. И пока один звал меня теми же образами, какими ленивые нанья призывают на охоте зверей, другой пошел в обход, чтобы выстрелить мне в спину. Не оставалось времени подумать, взвесить варианты. Да и их катер оказался очень кстати: на нем можно было добраться до ближайшего кромлеха и уйти в Африку.

– Потом ты пожалел о том, что натворил?

Аэль отложил самодельное копье, задумался.

– И да, и нет, - сказал он неуверенно.
– Когда они мне встретились, я был зол на себя и уже готов смириться, вернуться в Высокий дом, отдаться на милость повелителей. Убив нанья, моя рука доказала, что они не властны над нею. Вдруг оказалось, что я свободен, что я всегда был свободен от них! Мне верится, только с той минуты я и начал по-настоящему жить.

Словно застеснявшись своих чувств, он хмыкнул и снова взялся затачивать копье.

– Для души моей - для того внутреннего меня, которого лулу зовут душой, - эта страшная и прекрасная охота на нанья посреди высоких трав стала важнейшей вехой, тем следом зверя, достигнув которого, охотник сворачивает на его тропу, чтобы победить или умереть. Но никто не позавидует моей дальнейшей судьбе на этой тропе. Я не победил.

– Но ты ведь и не умер?
– прошептала я.

– В каком-то смысле умер. Тот Аэль, которого ты видишь перед собой, не имеет ничего общего с прежним. С того дня я умирал множество раз. Только поэтому я все еще жив и буду жить долго.

– Ничего не понимаю. Объясни попроще!

– Добыча стала охотником: я убил их, одного своим копьем, другого его же оружием. На катере добрался до кромлеха - того самого, который теперь поставляет лулу Теривагу, - и сбежал в Африку. Блуждая по африканским лесам, я на какое-то время обезумел. Шок от случившегося был слишком силен. Раскаяние и ужас свели меня с ума. Все-таки я повинен в смерти своих отцов, тех, кто много выше и сильнее меня! В схожих ситуациях лулу кончают с собой или лишаются разума. Во мне так много от них! В отчаянии я вернулся к их обрядам. Пытался дойти до горизонта, за которым начинается мир мертвых, чтобы найти там души убитых и умилостивить их. Все, чему нанья меня научили, оказалось забыто: я был примитивным ленэи, танцующим по кругу в страстной надежде живым попасть в смерть.

Кажется, я поняла, что он хотел сказать. Шаманизм - изобретение палеолита; обезумевший Аэль искал путь в мир духов, как это делали его родители-лулу.

– И ты попал туда?

– Живому нет дороги в смерть. Я давно знал это, поскольку когда-то пытался проникнуть туда вместе с лулу. Но зато я нашел имруру. Это было естественно, хотя понадобилось долгое время, чтобы понять. Лулу имруру не знают. Они затуманивают разум дымом или грибами и часами танцуют под стук дерева, думая, что это помогает вступить в мир мертвых, где правят духи. На самом деле они блуждают в собственном бреду, среди образов, порожденных их же воображением. Но, пожалуй, сам факт, что они тысячелетиями продолжают эти попытки, говорит о том, что они чуют имруру и мало-помалу нащупывают путь туда. Может быть, я стал первым, чье сознание туда все-таки вступило.

– И ты помнишь это?

– Еще бы не помнить! Тело не отпускает, цепляется, тянет обратно, оно готово уничтожить себя, лишь бы меня не потерять!

– Мне говорили, что можно покончить с собой в надежде туда вернуться.

– Только физическая слабость удержала меня от этого...

Внезапно Аэль вскочил на ноги, чуть не опрокинув плот. С испуганным криком я схватилась за бревна, по пояс соскользнула в воду, думая лишь о том, чтобы не утопить рюкзак. Он переступил ногами, выпрямляя плот. Я повернулась туда, куда смотрел он. На правом берегу из леса выбегали лула, прыгали в воду, потрясая копьями, и вплавь устремлялись за нами. Их становилось все больше - пятеро, шестеро, - и появлялись новые.

– Скорее толкай!

Я опустила в воду шест, оттолкнулась от дна. Плот заскользил быстрее. Аэль выпрямился во весь рост, поднял копье и издал громкий клич. В ответ раздался дружный рев. Один из пловцов изловчился бросить в нашу сторону копье. Оно шлепнулось в воду недалеко от плота.

– У них нет луков, - сказал Аэль довольно и снова издевательски закричал.

Двое пловцов подобрались к нам достаточно близко, но я мастерски орудовала шестом, и река была на нашей стороне. Сильное течение посредине реки сносило преследователей быстрее, чем нас. Когда первый из них оказался напротив, Аэль уже ждал его с луком в руках. Лула что-то кричал нам и грозил кулаком, в то время как вторая рука работала с силой весла. Аэль замолчал и прицелился. Сзади раздались окрики, с берега им вторили женские голоса. Лула опустил руки, и нас пронесло мимо, метрах в двадцати от него. Он повернул к берегу. Аэль еще минуту держал его на прицеле, потом снял стрелу.

– Все, отвязались. Больше мы их не увидим.

– Они могут перебраться через реку и встретить нас на другом берегу.

– Это же лула. Если они могут убить, то убивают сразу. Если не могут - уходят. Эти ушли. Не станут преследовать. Скорей всего они знают меня по рассказам своих отцов, а те - от дедов, так что их можно понять. Кое-какие мозги у лула все-таки есть.

– Так что же с имруру?
– напомнила я, когда он снова уселся рядом.

– Я нашел его! Это величайшее мое достижение. Когда я жил с нанья, то ощущал свою ущербность рядом с ними главным образом из-за того, что имруру был мне недоступен. От рождения я слышал их призывы, был открыт для их взглядов, но не умел сам говорить с ними. Не видел многого из того, что доступно их взору. Только нанья видят жизнь в цвете, лулу же воспринимают ее серой, почти лишенной информации - не в последнюю очередь потому, что имруру им недоступен.