Мир Приключений 1990 г.

Мэг вышла из своей маленькой спальни и, двигаясь среди теней мансарды, случайно натолкнулась на стол для игры в пинг-понг. “Теперь на ноге будет синяк — вдобавок ко всем моим несчастьям”, — подумала она. Потом она наткнулась на свой старый кукольный домик, коня-качалку Чарльза Уоллеса, на электрическую железную дорогу близнецов.

— Почему со мной все время должно что-то случаться? — спросила она у большого плюшевого медведя.

Она спустилась с лестницы, остановилась, прислушалась. Направо, в комнате Уоллеса, было тихо. Ни звука из комнаты матери. На цыпочках она прошла по коридору в комнату близнецов, то и дело поправляя очки, как будто они могли помочь ей видеть в темноте. Похрапывал Деннис. Сэнди пробормотал что-то о бейсболе и затих. У близнецов не было никаких проблем. Учились они не так уж хорошо, но и не плохо. Вереница хороших отметок, в которой иногда проскальзывали “отлично” и “посредственно”. Неутомимые бегуны, заводилы в играх, так что если пускали сплетни о семье Мюррей, то только не о близнецах.

Она вышла из спальни и стала спускаться по лестнице, стараясь не наступить на скрипящую седьмую ступеньку. Фортинбрас перестал лаять. Да и лаял он все это время не из-за бродяги. Если бы кто-нибудь посторонний был около дома, то Форти продолжал бы подавать голос.

“А вдруг бродяга все-таки зайдет? А вдруг у него нож? Рядом никто не живет, так что никто и не услышит, а мы будем кричать, кричать, кричать… Ведь всем все равно, кому это интересно. Приготовлю-ка себе какао, — решила она. — Станет веселее, а если крышу вдруг сорвет ветром, то меня не унесет”.

В кухне уже горел свет, и Чарльз Уоллес сидел за столом и пил молоко, заедая хлебом с джемом. Он выглядел маленьким и беззащитным, когда сидел вот так одиноко, в большой старомодной кухне, белокурый малыш в вылинявших джинсах. Ноги его по крайней мере на шесть дюймов не доставали до пола.

— Привет, — радостно сказал он. — А я тебя жду.

Фортинбрас, лежавший под столом, у ног Чарльза Уоллеса, в надежде получить кусочек поднял изящную темную голову и забарабанил хвостом. Однажды зимой, ночью, он появился на ступеньках крыльца — полувзрослый щенок, тощий и заброшенный. По мнению отца, он был помесью сеттера с гончей и отличался особой мрачной красотой.

— Почему ты не пришел в мансарду? — спросила Мэг брата, обращаясь с ним, как с ровесником. — Я ведь до смерти боялась.

— В твоей мансарде очень дует, — ответил малыш. — Я знал, что ты спустишься. Разогреваю для тебя молоко. Должно быть, оно уже горячее.

Откуда Чарльзу Уоллесу всегда все про нее известно? Почему он всегда все о ней знает? Он никогда ничего не знал или не хотел знать, о чем думают Деннис и Сэнди. А вот про маму и Мэг мог рассказать все до мелочей.

Может быть, из-за того люди и шептались о младшем сыне Мюрреев, что он их пугал. Однажды Мэг подслушала: “Говорят, что у умных людей дети часто бывают неудачными. Двое нормальных, но эта уродина девчонка и малыш — точно не в себе.

Действительно, Чарльз Уоллес редко разговаривал при посторонних, поэтому люди считали, что он так и не выучился говорить. Правда была и то, что заговорил он только в четыре года. Мэг прямо выходила из себя, когда видела, как люди смотрят на брата, шепчутся и сочувственно качают головой.

— Не беспокойся о Чарльзе Уоллесе, Мэг, — однажды сказал ей отец — незадолго до того, как он их покинул. — С головой у него все в порядке. Просто он все делает по-своему, когда ему это надо.

— Не хочу я, чтобы он вырос, как я, немым, — сказала тогда Мэг.

— Моя дорогая, ты не немая, — ответил отец. — Ты — как Чарльз Уоллес. Твое развитие идет собственным путем. И в свое особое время. Не так, как у всех.

— Откуда ты это знаешь? — поинтересовалась Мэг. — Откуда ты знаешь, что я не немая? Просто потому, что ты любишь меня?

— Да, я люблю тебя, но знаю не поэтому. Помнишь, мы с мамой давали тебе тесты?

Да, правда. Мэг поняла, что некоторые игры, в которые они играли с родителями, были тесты, и этих тестов было гораздо больше для нее и Чарльза Уоллеса, чем для близнецов.

— Тесты на коэффициент умственного развития?

— Да.

— У меня коэффициент в порядке?

— И даже лучше.

— А какой?

— Об этом я не собираюсь тебе говорить. Но тесты подтверждают, что ты и Уоллес, когда подрастете, сможете заниматься чем захотите на очень высоком уровне. Подожди, пока Чарльз Уоллес заговорит. Увидишь сама.

Как он был прав! Она убедилась в этом, когда Чарльз Уоллес заговорил — безо всякой подготовки, не как все малыши, а готовыми длинными фразами. Как бы отец им гордился! Но он покинул их задолго до этого важного события.

— Последи лучше за молоком, — произнес Чарльз Уоллес (и дикция у него намного лучше, чем у его обычных сверстников). — Ты ведь не любишь, когда сверху собирается пенка.

— Но тут молока вдвое больше, чем надо, — заметила Мэг, заглядывая в кастрюлю.

Чарльз Уоллес спокойно кивнул:

— Я подумал, что маме тоже захочется.

— Чего мне захочется? — раздался голос. В дверях появилась мама.

— Какао, — ответил Чарльз Уоллес. — Может, хочешь сэндвич с паштетом и сыром? Я с удовольствием тебе приготовлю.

— Как мило с твоей стороны! — ответила миссис Мюррей. — Но пожалуй, я и сама справлюсь, если ты занят.

— Совсем нет, — ответил Чарльз Уоллес и, соскользнув со стула, засеменил к холодильнику, осторожно, как котенок, переставляя ноги. — А ты, Мэг? — спросил он. — Будешь сэндвич?

— Да, сделай, пожалуйста. Но только не с паштетом. Есть у нас помидоры?

Чарльз Уоллес заглянул в холодильник:

— Есть. Один. Мама, ничего, если я отдам его Мэг?

— Очень хорошо, — улыбнулась миссис Мюррей. — Только не так громко, пожалуйста, Чарльз. Ты разбудишь близнецов, и они спустятся к нам.

— Пусть мы будем единственные, — сказал Уоллес. — Вот какое слово я придумал сегодня — замечательное, а?

— Изумительное, — ответила миссис Мюррей. — Мэг, подойди ко мне, я хочу посмотреть на твой синяк.

Мэг опустилась на колени у ног матери. Теплота и свет кухни настолько успокоили ее, что она позабыла о своих страхах. В кастрюле кипело ароматное какао; цвели герани на подоконниках, посередине стола стоял букет изящных желтых хризантем. Красные занавески с голубыми и зелеными геометрическими фигурами были опущены и, казалось, освещали пестрым изяществом всю комнату. Мягко, как крупное, сонное животное, мурлыкала плита; ровно сиял свет; снаружи ветер по-прежнему бился о стены дома, но злые силы, что так испугали Мэг, когда она была одна наверху, растворились в привычном уюте кухни. Под стулом миссис Мюррей удовлетворенно вздохнул Фортинбрас.

Миссис Мюррей нежно прикоснулась к щеке дочери, на которой сиял синяк. Мэг снизу посмотрела на мать с обожанием и в то же время чувствуя обиду. Не очень-то Мэг ободряло, что мать у нее — замечательный ученый, да еще такая красавица. Пламенеющие волосы миссис Мюррей, белоснежная кожа, голубые глаза с длинными ресницами особенно производили впечатление рядом с некрасивой дочкой. Волосы Мэг были ничего, пока она носила косы, но как только она перешла в старшие классы, ее подстригли, и теперь мать и Мэг пытались соорудить прическу, но с одного бока волосы вились, а с другого висели, как сосульки, и Мэг стала еще некрасивее, чем раньше.