Мир в ХХ веке

Экономическая политика фашистского государства представляла собой своеобразное “военное кейнсианство”. Часть доходов банкиров, предпринимателей в сфере легкой промышленности, средних классов и прежде всего наемных работников перераспределялась в пользу производства вооружений и тяжелой промышленности вообще. За счет этого стимулировался так называемый “общественный спрос”, но отнюдь не индивидуальная покупательная способность трудящихся. Она, правда, несколько возросла за счет ликвидации безработицы, но на практике между 1933 и 1937 гг. цены на товары потребления выросли (несмотря на формальное замораживание окладов и цен) на 8-25 %, а номинальная зарплата — всего на 8 %. По справедливому замечанию бельгийского экономиста Э. Манделя «…это решение, с капиталистической точки зрения, не “идеально”; оно ведет к обострению всех общественных противоречий, которые в долгосрочной перспективе угрожают ввергнуть режим в крах. Но оно отвечает необходимости в той мере, в какой слишком слабые общественные резервы, слишком подточенная валюта и слишком маленькие сферы для частных инвестиций делают невозможным модель “государства благосостояния”. Техника “накачивания” (экономики за счет инвестиций. — В.Д.) по существу здесь та же, что и в англосаксонских и скандинавских системах. Но ее смысл в еще большей степени и почти исключительно ограничен военной промышленностью. Существо этой политики ясно: увеличение норм прибыли за счет рабочего класса, лишенного своих политических и профсоюзных механизмов защиты. По сути, она ведет к милитаризации труда… В своей крайней форме, которую фашизм принял прежде всего в Германии во время второй мировой войны, он все больше переходит от милитаризации труда к подавлению свободного труда, к рабскому труду» [135] — в форме эксплуатации миллионов узников концлагерей, угнанных и военнопленных.

135

Mandel E. Marxistische Wirtschaftstheorie. Frankfurt a. M., 1970. S. 567–568.

Фашистско-нацистские государства, располагая диктаторскими возможностями концентрации сил и средств, смогли осуществить энергичное вмешательство во все сферы жизнедеятельности общества. Крупному капиталу импонировало, что техническая и экономическая модернизация направлялись в первую очередь на военную промышленность и создание военной инфраструктуры: таким образом он надеялся обойти своих зарубежных конкурентов. Некоторые из налаженных в годы тоталитарных диктатур институтов и механизмов государственно-монополистического регулирования в Германии и Италии пережили сами фашистские режимы и “вписались” в послевоенные системы представительной демократии. В рамках корпоративной системы осуществлялись и социальные программы, огосударствляя и “унифицируя” общественные инициативы и закладывая тем самым основы “социального государства”. Однако особенностью фашистского “военного кейнсианства” на “фордистско-тейлористском” этапе индустриального общества было то, что оно могло действовать лишь в чрезвычайных условиях милитаризации и постоянной внешней экспансии, способных компенсировать перевес механизмов социальной репрессии над социальной интеграцией. “Те же самые обстоятельства, которые уменьшали безработицу, одновременно настолько усиливали кризисное состояние, что в конечном счете оставался выбор лишь между дальнейшим упадком хозяйства — несмотря на государственное вмешательство — и насильственным империалистическим решением в виде войны. Германский капитал рискнул пойти на войну, чтобы спасти свою экономику за счет других стран” [136] .

136

Mattick P. Weltwirtschaftskrise und Arbeiterbewegung. Moers, o.J. S. 8–9.

Дальнейшее проведение индустриально-капиталистической модернизации нацизм планировал уже в общеевропейском масштабе под эгидой Германии. “Новый европейский порядок”, следуя тенденции капитала к интернационализации экономики, предполагал рационализацию и специализацию в завоеванных странах и на захваченных территориях, контроль над производственными мощностями, ресурсами и размещением народонаселения на всем континенте. В эту систему вписывались уничтожение евреев, цыган, истребление массы славян как “избыточного населения”, депортации и огромные перемещения рабочей силы. Например, осуществлялись или предусматривались массовые закрытия предприятий и магазинов, конфискованных у владельцев еврейского происхождения, переселение польских жителей деревень в города на место истребленных евреев, многомиллионное сокращение населения западных областей СССР в рамках «Генерального плана “Ост”» и т. д. [137]

137

См.: Heim S., Aly G. Vordenker der Vernichtung. Auschwitz und die deutsche Pl"ane f"ur eine neue europ"aische Ordnung. Hamburg, 1991.

Модернизаторские функции фашистских режимов включали и действия по укреплению “государства-нации” за счет резкого разрушения традиционных территориальных и групповых связей, нивелировки различий между регионами и завершения формирования социальной анонимности как массовой базы развитой индустриальной системы. Особенно радикально это было сделано в нацистской Германии [138] . Режиму Муссолини такая “унификация” удалась в куда меньшей степени: часть имущих элит Сицилии и Юта Италии в конечном счете выступила против его правительства, оказав помощь войскам союзников во время их высадки в стране в 1943 г.

138

См.: Dahrendorf R. Gesellschaft und Demokratie in Deutschland. M"unchen, 1971.S. 416–431.

Политика модернизации, которую осуществляли фашистские тоталитарные режимы, побуждали господствующие классы поддерживать их, несмотря на упомянутый скрытый потенциал социальной нестабильности и дезинтеграции. Но когда военные поражения в ходе второй мировой войны поставили под угрозу само существование национальных капиталистических систем в этих странах, стало ясно, что модернизаторский потенциал фашистских режимов исчерпан.

Иные модернизаторские задачи решал тоталитаризм советского типа. Централизованное и деспотическое государство становилось инициатором создания основ индустриального общества сразу же на фордистско-тейлористской технологической базе. Оно обладало монопольной собственностью на основные средства производства и возможностями пробудить и поддерживать в массах трудящихся индустриализаторский энтузиазм. Преобразования финансировались за счет деревни, крайне низкого уровня оплаты труда в городах (покупательная способность зарплаты сократилась в 1928–1940 гг. почти в три раза при росте производительности труда более чем в три раза) [139] , экспорта сырья и хлеба, повышения налогов, выпуска необеспеченных денег, принудительных “государственных займов” и роста продажи алкоголя. Мобилизационная стратегия [140] потребовала огромной концентрации ресурсов, сил и полномочий, широчайшего внедрения командной системы и подневольного, неоплаченного труда, без которых не обошлись почти ни одна из гигантских “сталинских строек”. Работа заключенных — жертв массового террора — широко использовалась в промышленности и строительстве, на транспорте, в энергетике и т. д.

139

См.: Клифф T. Государственный капитализм в России. С. 38, 45.

140

Об экономике СССР как мобилизационной, “военной экономике в период мира” см., например: Sapir J. L’'economie mobilis'ee: Essai sur les 'economies de type sovi'etique. P., 1990.

Все это позволило за 30 лет осуществить массовую экспроприацию в деревне и городе, пролетаризировать большинство населения и создать своеобразную структуру индустриального общества без частного капитала, в котором правящая номенклатура играла роль своего рода “совокупного капиталиста”.

С исторической точки зрения сталинистская система представляла собой разновидность “догоняющей буржуазной модернизации”, причем ее особая жестокость объяснялась тем, “что в нее, невероятно короткую по времени, уложилась эпоха длиною в две сотни лет: меркантилизм и Французская революция, процесс индустриализации и империалистическая военная экономика, слитые вместе” [141] . Стоявшая у власти бюрократия для консолидации своего внутреннего и внешнего господства форсировала индустриализацию, приступив к ускоренному созданию производительных сил и механизмов, соответствующих буржуазному обществу. При этом она взяла на себя ту функцию, которую не смогли выполнить ни капитал в дореволюционной России, ни революционные большевики. В XIX в. Маркс предполагал, что Россия не сможет стать “нормальной” капиталистической страной, “не превратив предварительно значительной части своих крестьян в пролетариев…” [142] Такой социальный переворот был совершен сталинистской диктатурой. Некогда аграрная Россия стала индустриальной сверхдержавой, которая сумела выйти победителем из второй мировой войны и соперничать с США в борьбе за мировое господство. Режимы советского типа, установленные после войны в других странах, также приступили к форсированной индустриальной модернизации: созданию основ индустриального общества там, где оно еще не получило достаточного развития, или такому изменению структуры хозяйства, которое лучше соответствовало стадии развитого индустриального общества. Концентрация средств и ресурсов в руках государства позволила и здесь обеспечивать в 50-е годы высокие темпы экономического роста, что в известной мере приблизило эти прежде полуаграрные страны с традиционными социальными системами к уровню стан Западной Европы.

141

Kurz R. Kollaps der Modernisierung… S. 60, 57–58. Cp. также ст. А. Паннекука, А. Маттика и др. в сб.: Marxistischer Antileninismus. Freiburg, 1991. См. также: Rotermund RSchmiederer U. Becker-Panitz H. “Realer Sozialismus” und realer Sozialismus // Arbeiterbewegung — Theorie und Geschichte. Jahrbuch 5. Kritik des Leninismus. Frankfurt a. M., 1977; и др.

142

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 120.

Однако режимы советского типа, как и фашистские, имели свои пределы возможностей. Они выявились в ходе конкуренции с западным индустриально-капиталистическим блоком по мере нарастания противоречий и слабостей системы СССР и интернационализации мировых хозяйственных связей, торговли и финансовых отношений.

Властные структуры в СССР и государствах “народной демократии” были заинтересованы в сохранении мобилизационной модели до тех пор, пока та не исчерпала свой модернизаторский потенциал, не завершила индустриализацию страны и не открыла тем самым путь для “нормального” капиталистического развития. После этого в слоях номенклатуры возобладало стремление к стабилизации и упрочению своего положения, которое вступало в противоречие с систематическими попытками “вождя” (сначала И.В. Сталина, а затем и Н.С. Хрущева) обеспечить высокие темпы развития с помощью “подстегивания” бюрократических кадров. С 50-х годов усиливалось расслоение в правящем классе, формировались отдельные устойчивые территориальные, отраслевые и функциональные группы интересов, которые чем дальше, тем меньше связывали свое благополучие с интересами системы в целом. Этот процесс стал одной из причин так называемой “десталинизации” конца 50 — начала 60-х годов, которая, в свою очередь, способствовала окончательной утрате номенклатурой и технократией своей былой монолитности. Постепенно властные структуры приобретали характер, при котором тоталитарные черты и элементы сочетались с авторитарно-клановыми.

Другой причиной смягчения тоталитарных режимов в СССР и в странах “народной демократии” было растущее социальное давление снизу. Недовольство порождалось конкретными причинами: презрением правящей бюрократии к жизненным потребностям людей и колоссальным уровнем эксплуатации труда. В советском экономике чем дальше, тем больше сказывались хозяйственные диспропорции. Основной целью индустриализации было обеспечение военно-политического могущества, основные средства и силы направлялись на создание мощного военно-промышленного комплекса. Напротив, та часть промышленности, которая должна была удовлетворять потребности населения, оставалась громоздкой, негибкой, оснащенной устаревшим оборудованием и неспособной реагировать на реальные нужды потребителей.

В 50-х годах по государствам “Советского блока” прокатилась волна народных выступлений. Восстания в лагерях в СССР в начале 50-х годов побудили режим КПСС отказаться от стратегии массового использования принудительного неоплаченного труда. Однако масса освобожденных заключенных, включившись в “нормальную” жизнь с ее потребностями, только усилила груз социальных проблем. Рабочие стачки и восстания 1962 г. (наиболее известное — в Новочеркасске) стали симптомом роста социальной напряженности. Восстания в ГДР (1953 г.), Венгрии (1956 г.) и Польше (1956 г.) вынудили осуществить ряд политических и экономических реформ в странах “народной демократии”.

Известной социальной стабилизации в СССР властям удалось добиться только при руководстве Л.И. Брежнева (1964–1982 гг.) и современных ему правительствах в государствах “Советского лагеря”. Она поддерживалась не только за счет раздутого политического ажиотажа противостояния “Восточного” и “Западного” блока, но и, в первую очередь, благодаря средствам, полученным от экспорта нефти и другого сырья, а также займам, предоставленным развитыми капиталистическими странами и зарубежными финансовыми институтами. Такие вливания позволили как сдерживать на время противоречия между различными группировками и фракциями номенклатуры, так и создать специфический советский вариант “социального государства” с его системой бесплатных общественных услуг (в области здравоохранения, образования, обеспечения по старости), регулируемых и субсидируемых цен на потребительские товары и т. д. Трудящиеся фактически имели эффективные возможности сопротивляться давлению администрации, направленному на увеличение норм выработки [143] .

143

См.: Das Ende des sowjetischen Entwicklungsmodells… S. 103, 123–124.

Однако под спудом стабильности и “застоя” продолжали накапливаться неразрешимые проблемы. Бюрократические структуры управления экономикой все больше вступали в противоречие с нуждами технологического развития. Нарастало техническое отставание от западных конкурентов. Индустрия СССР в целом (несмотря на бурный прогресс в отдельных областях) так и не вышла за рамки “примитивного тейлоризма”: в конце 80-х годов 36 % занятых в промышленности (9 млн человек) должны были выполнять чисто ручную работу, а общее количество немеханизированных рабочих мест в хозяйстве СССР достигало 50 млн [144] . На новый технологический рынок, связанный с автоматизацией, компьютерами и информатикой, СССР оказался уже не способен. Модернизационный потенциал советской модели был исчерпан.

144

Huber M. Strukturprobleme des Wirtschaftssystems // Aufbruch mit Gorbatshow? Entwicklungsprobleme der Sowjetgesellschaft. Frankfurt а. M., 1987. S. 86.