Мир в XX веке: эпоха глобальных трансформаций. Книга 1
Шрифт:
Господствующим течением гуманитарного знания в 1960-1970-е годы стал структурализм (благодаря лингвистическим трудам Р. Якобсона, этнологическим работам К. Леви–Стросса и философии М. Фуко). Именно тогда эксплицитно оформилось противостояние базовых познавательных и гуманитарно–научных установок, которые можно обозначить как аналитическую и герменевтическую. Эти академические стратегии также были составными частями, соответственно, сциентистских и антисциентистских идейных комплексов. Неслучайны прямые переклички по обе стороны железного занавеса: споров «физиков» и «лириков» в СССР периода оттепели и дискуссий об идее «двух культур» Ч. П. Сноу в Великобритании. И в том, и в другом случае речь шла о новом измерении субъективности, о растущей роли техники и искусственного интеллекта, об ответственности ученого. Герменевтика Х. Г. Гадамера (с ее явными консервативными истоками) и критическая теория Франкфуртской школы в Германии и США явно тяготели к антисциентизму и выделению деятельностного начала в базовых познавательных подходах. В противовес этому в американской социологии, например, мейнстримом до конца 1970-х годов оставался структурнофункциональный подход. Этот круг идей, связанный с именем Т. Парсонса и Р. Мертона, соотносился современниками с кибернетическими идеями Н. Винера и установками
В психологии межвоенные исследования в духе бихевиористской традиции или гештальт–психологии были дополнены марксистскими подходами (Л. С. Выготский и С. Л. Рубинштейн в СССР). С одной стороны, важной чертой развития психологии стала связь ее с потребностями позднемодерного общества (практики тестирования, применение шкал и количественных методов, психология труда в рамках фордизма). С другой стороны, для растущей популярности и академического признания психологии решающими были и социокультурные факторы (для разных версий психоанализа Фрейда и его последователей или для гуманистической психологии, ориентированной на терапию). С практикой обучения и деятельностью постверсальских международных образовательных организаций была связана педагогика развития швейцарского ученого Ж. Пиаже, так же как открытия таких антропологов, как Б. Малиновский, М. Мид и К. Леви–Стросс соответствовали трансформациям колониального мира и послевоенной деятельности ЮНЕСКО. Для самосознания науки, отличавшегося от позитивистских моделей в духе Венского кружка, в 1940-1960-е годы были особенно значимы работы Г. Башляра, Ж. Кангийема (повлиявших на мировоззрение М. Фуко), антропологические подходы М. Полани и Л. Флека. Вместо привычной позитивистской версии непрерывного кумулятивного развития науки была предложена идея прерывистого и неравномерного накопления научного знания («Слова и вещи», «Археология знания» М. Фуко; «Структуры научных революций» Т. Куна).
1960-е годы стали временем постепенного признания марксизма как направления гуманитарных исследований. Если раньше последовательные левые или марксисты в западном научном сообществе обычно принадлежали к числу историков–экономистов (как М. Добб, Р. Тоуни в Великобритании) или политически ангажированных естествоиспытателей (как химик Дж. Бернал), то теперь число марксистов росло во всех академических дисциплинах. В противовес экзистенциалистскому марксизму Ж.-П. Сартра и Р. Гароди в середине 1960-х годов немалой популярности во Франции и в Великобритании достиг структуралистский марксизм Л. Альтюссера, который, как и влиятельный британский историк рабочего класса Э. П. Томпсон, предостерегал от чрезмерного увлечения марксистов идеями отчуждения в противовес анализу объективных экономических или политических отношений. Субъективные составляющие марксистского мировоззрения и внимание к культурной эмансипации, помимо сторонников Франкфуртской школы, по разные стороны «железного занавеса» оказались общими для авторов югославского журнала «Праксис» или сторонников идей, изложенных в «Тюремных тетрадях» А. Грамши еще в 1920-1930-е годы. В СССР в условиях оттепели в рамках неофициального марксизма можно найти и элементы критики сциентизма (Э. Ильенков и М. Мамардашвили), и противоположные по духу попытки аналитического переопределения марксистской философии (А. Зиновьев и Г. Щедровицкий). С 1970-х годов многие элементы марксистской критики позитивизма получили развитие в подходах так называемой социальной эпистемологии, а также в критике своего рода самодовольства господствующего научного мировоззрения. Приметой интеллектуального климата 1980-х и 1990-х годов стало распространение идей постмодернизма; прежние устойчивые «большие нарративы» в среде гуманитарных наук были подвергнуты разнообразной критике со стороны адептов бурно развивающихся постколониальных, феминистских и гендерных исследований. Важной чертой изменения общего интеллектуального пейзажа стало внимание к экологической проблематике на стыке естественнонаучных и гуманитарных подходов.
В контексте холодной войны мирное применение атомной энергии (запуск электростанций на основе ядерных реакторов с середины 1950-х годов в СССР) и освоение космоса (запуск спутника Земли, полет Ю. Гагарина и высадка американцев на Луну) могли расцениваться как побочные моменты развития военного потенциала соперничающих сверхдержав, однако эти величайшие достижения существенно продвинули вперед научно–техническую мысль, несмотря на режим секретности и атмосферу состязания двух антагонистических социально–политических систем.
Стартовая площадка для запуска космических ракет на мысе Канаверал. 1962 г. РГАКФД
Ответом на рост военной напряженности и угрозу гибели цивилизации стали попытки самих ученых наладить формы сотрудничества и взаимопонимания, несмотря на «железный занавес», в духе классического интернационализма, с учетом социальных и политических вызовов современности. Одним из примеров таких начинаний стало инициированное А. Эйнштейном, Б. Расселом («Манифест Рассела–Эйнштейна» 1955 г.) и поддержанное канадским филантропом и предпринимателем С. Итоном Пагуошское движение ученых за мир и предотвращение ядерной войны. Оно объединило ученых разных стран, включая СССР и его союзников (заслуги активистов движения оценены Нобелевской премией мира в 1995 г.). Другим примером независимой экспертной работы наиболее квалифицированных ученых разных специальностей стало создание в конце 1960-х годов при содействии итальянского предпринимателя
А. Печчеи «Римского клуба», положившего начало компьютерному моделированию и обсуждению глобальных экологических и социально–экономических проблем. Параллельно в этой работе по оценке перспектив безопасности активно участвовали специальные общественно–правительственные или научные организации крупнейших стран — такие, как RAND-корпорация в США или Институт мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР (в период, когда во главе его стояли Е. С. Варга и Н. Н. Иноземцев). По инициативе СССР и США в 1978 г. в нейтральной Австрии близ Вены был создан специальный Институт прикладного системного анализа, где экономисты, математики, биологи и специалисты по информатике и высоким технологиям из указанных двух стран и других регионов мира должны были обсуждать проблемы междисциплинарного познания ключевых тенденций современного природного и общественного развития (на основе идей «системного анализа» Л. фон Берталанфи).Для послевоенного мира и во второй половине XX в. наиболее крупными общественно–мобилизационными кампаниями, связанными с негативными влиянием политики на свободу научного творчества, стали так называемая борьба с космополитизмом в СССР (дополненная разгромом генетики), атаки маккартистов в прессе, университетах и лабораториях США против мнимых проводников «антиамериканской деятельности» на волне шпиономании в 1950-е годы, и культурная революция в Китае конца 1960-х годов. Во время этих кампаний многие ученые вынуждены были сменить тему и масштаб своих работ, покинуть рабочие места и кафедры или даже оказаться за решеткой (в социалистических странах).
Студенческие волнения и бунты 1968-1969 гг. стали свидетельством кризиса прежней академической системы и привели в результате к серьезному расширению доступа к высшему образованию для непривилегированных слоев и переменам в содержании и стандартах гуманитарной подготовки.
Относительная стабилизация международной ситуации второй половины 1960-х годов (несмотря на войну во Вьетнаме) позволила ставить вопросы об общей интеллектуальной динамике развития и общих характеристиках развития стран разного социально–политического строя. Важнейшим таким понятием стал концепт «научно–технической революции» (вместе с «научно–техническим прогрессом») — именно они позволяли обсуждать в странах Восточного блока темы модернизации, роли интеллектуалов, значимости так называемого «духовного производства» и даже конвергенции двух систем без риска быть обвиненным в ревизионизме или отступлении от марксистско-ленинской доктрины. Примерно с начала 1980-х годов утопические надежды на немедленный и прямой эффект от социального внедрения научных достижений сменяются осознанием сложной и неравномерной динамики мирового интеллектуального развития (проблематика образования в разных странах и регионах мира была тут особенно важна). Тематика научно–технической революции сменяется анализом экономики знаний и факторов формирования глобального общества знаний.
Одной из форм общественно–политического признания значимости науки становится та роль, которую играли в западном мире с 1920-х годов А. Эйнштейн или Б. Рассел, а также в условиях холодной войны Ж.-П. Сартр или А. Д. Сахаров с 1960-1980-х годов; важным элементом их высокой репутации была и способность критики существующих порядков. Наука в XX в. продолжает быть не только частью массовой культуры (это проявляется в растущей сети музеев и парков науки и техники по всему миру). Широчайшее распространение получает такой жанр, как научная фантастика в кино и литературе. Нередко талантливые писатели–фантасты сами выступают не только как популяризаторы или энтузиасты истории науки, но и как вдумчивые мыслители и эссеисты, размышляющие об этических дилеммах и «последних целях» научного поиска (как А. Азимов, Р. Брэдбери или С. Лем).
В ходе напряженных, порой весьма болезненных и эклектических «поисков себя» научным сообществом постсоветских гуманитариев после 1991 г. (с обращением к самым разным интеллектуальным и научным традициям, от русской религиозной философии начала XX в. до теории этногенеза Л. Н. Гумилева) в качестве наиболее продуктивного варианта развития был выбран путь освоения основных достижений западной науки и встраивания в международное научное сообщество, т. е. фактически те же ориентиры, что оказались значимы и для естественных и точных наук. Однако потребовался длительный период, растянувшийся фактически на все последнее десятилетие XX в., когда на русский язык, остававшийся основным (а для многих и единственным) для многих российских ученых–гуманитариев, были переведены и изданы огромными тиражами не доступные ранее работы многих классиков мировой гуманитарной и общественной мысли от Т. Парсонса до Ж. Делёза. Одновременно с этим в сфере гуманитарных наук формируется система научных стажировок, проведения масштабных международных мероприятий, совместных проектов, участия в международных грантовых программах (наиболее масштабной была российская программа Института открытого общества — фонда Дж. Сороса). Появляются и собственно российские фонды (как частные, так и государственные), поддерживающие грантами научные исследования.
Тема устойчивого развития человеческой цивилизации не сошла с повестки дня и после окончания ядерного противостояния главных военных блоков и свертывания холодной войны в конце 1980-х годов. Важнейшей общепланетарной проблемой стала экологическая угроза — поскольку и глобальное потепление, и ухудшение озонового слоя Земли, и освоение мировых лесов и океана, и техногенные аварии затрагивают примерно в равной степени все человеческие сообщества, независимо от степени их экономического и финансового благополучия. Наряду с экономическим, культурно–географическим (по линии «Север–Юг») и гендерным неравенством и перспективами исчерпания ресурсов эти темы остаются одними из насущнейших для научных и политических споров XXI в.
Религия, государство и общество
Главным нервом истории религий в XX в. было столкновение их с радикальными формами секуляризма и связанными с ними политическими религиями (особой сакрализацией идеологии, движения или политического режима, предполагающей мифологизацию как ключевой организации / партии, так и основных положений соответствующей идеологии). Политическая религия настаивает на своем эксклюзивном характере, отрицая как иные идеологии или движения, так и автономию индивида; это неминуемо приводит ее к столкновению с традиционными религиями. «Она либо стремится полностью их уничтожить, либо пытается установить с ними отношения символического сосуществования, инкорпорировав традиционную религию в собственную систему мифов и верований и отведя ей чисто инструментальную и вспомогательную роль», — писал итальянский исследователь фашизма Э. Джентиле.