Мир всем

— Знаешь, я всегда верила, что он жив! Всегда! Хоть и старалась не думать об этом. Боялась сглазить. Понимаешь? А теперь, когда он жив, мысли о его гибели кажутся мне предательством.

Я обняла её, и несколько секунд мы стояли крепко обнявшись, словно черпали силы друг у друга. Лена уткнулась мне в плечо:

— Я и сейчас боюсь — а вдруг ошибка? Вдруг это не Степан, а кто-то другой, ошибочный, тёзка?

— Зачем ошибочному тёзке разыскивать Елену Владимировну Павлову? Тёзка про тебя и знать не знает, — сказал Марк. Оказывается, он всё время шёл рядом с нами. Мы обе с удивлением уставились на него, словно увидели призрака.

Перламутровый закат медленно опускался на верхушки деревьев, сгущаясь у стен домов. Тёмным пятном маячил котлован стройки будущей пятиэтажки. Через год, может даже скорее, сюда потянутся первые новосёлы, и дом заживёт, задышит, зазвенит детским смехом и засияет стёклами чистых окон.

Рабочий день на почте закончился, но в помещении горел свет и мелькала чья-то тень. Лена забарабанила кулаком в дверь:

— Откройте, мне надо послать срочную телеграмму!

— Закрыто, — протянул из-за двери недовольный женский голос. — Ночью срочные телеграммы на Центральном телеграфе принимают. Езжайте в Ленинград и посылайте хоть сто штук сразу.

— Пожалуйста! Мне очень надо! — выкрикнула Лена. — Я вам заплачу.

— Ещё чего! Я из-за вас под суд идти не собираюсь. — Женщина на почте переместилась к окну и посмотрела на нас в открытую форточку. — А если не прекратите безобразничать, то я сейчас вызову наряд милиции.

— Гадина, — сквозь зубы протянула Лена и бессильно села на холодные ступеньки почты. — Буду сидеть до утра, пока не откроют.

Но дверь внезапно распахнулась, и на пороге появилась кругленькая, розовощёкая женщина средних лет в форменном почтовом пиджаке и голубой косынке поверх волос:

— Ой, доктор! А я вас сразу не узнала! Вы к моей дочке приезжали, помните? У неё живот болел. Вы сразу сказали, что аппендицит и надо срочно на операцию. А потом получилось, что хирург занимался с другим больным, и вы сами операцию сделали. Помните?

Марк прикоснулся пальцем ко лбу, а потом нацелил его на женщину:

— Хомякова. Маша Хомякова.

— Точно! Если бы не вы, доктор, если бы не вы!.. — Она поочерёдно посмотрела на меня и Лену. — Что там у вас? Телеграмма, говорите?

— Очень важная телеграмма, — подтвердил Марк, — у подруги муж пропал без вести, а теперь нашёлся! Представляете! — Он слегка подтолкнул Лену вперёд.

— Ой, да что вы! — всплеснула рукам Хомякова. — Так бы сразу и сказали! Заходите, девушки, и вы, Марк Анатольевич, заходите. Сейчас сделаем всё в лучшем виде. Неужели я не понимаю? У самой похоронка получена. Да если бы мой нашёлся, то я… — не договорив, она утёрла глаза кулаком и протянула Лене листок бланка. — Пишите что надо, пошлю молнией.

* * *

— Ты думаешь, я на фронте бегала бы и орала вот так, как безголовая курица? — Выпрямившись, Лена посмотрела в тёмное окно. Марк проводил нас с почты до дома, и сейчас мы сидели вдвоём в нашей комнате и пили холодный чай. — На фронте всё по-другому. Там если ты пошёл на задание, то себе уже не принадлежишь. Ты как бы не совсем человек — ты оружие, которое должно поразить цель во что бы то ни стало. Любовь, жалость, страх, слёзы — это для тыла. Однажды мне пришлось смотреть, как немцы расстреливают радистку Машу, мы с ней работали в паре. Веришь, у меня ни один мускул не дрогнул, стояла в толпе баб, смотрела и только про себя внутри кричала: «Господи! Господи! Господи!»

Но там многие молились. И Маша на меня посмотрела равнодушно, как на пустое место, а ведь мы с ней кашу из одного котелка ели, вместе в госпитале лежали, на задание готовились. И я бы так поступила, даже если бы Степан вместо Машки стоял. — Она прижала руки к щекам. — И о чём я только думаю? Ведь он жив! Жив! — Отхлебнув чая, она перешла на шёпот. — Но я боюсь, ужасно боюсь, вдруг меня разыскивает не он, а кто-нибудь из знакомых, чтобы сообщить плохое… — Она сделала паузу. — Нет! Не хочу об этом думать. Утром принесут ответную телеграмму, и всё узнаем.

В свете керосиновой лампы и без того худое лицо Лены казалось совсем тонким, иконописным, с тёмными полукружьями вокруг глаз. Вокруг лба рассыпались невесомые пряди волос пепельного цвета. Я в первый раз заметила ниточку полосы шрама поперёк шеи, как если бы кто-то полоснул ножом по коже. А может и полоснул? Я не стала спрашивать.

Мы не ложились спать, да и как уснёшь, если ждёшь почтальона? Время текло медленно, по каплям, с механическим стуком минут, падающих из будильника. В половине седьмого утра Лена ушла на работу, собранная и спокойная, и лишь отчаянный взгляд выдавал её тревогу и надежду. У меня оставалось полчаса свободного времени, я легла на кровать, закрыла глаза и мгновенно уснула.

Школа встретила меня возбуждёнными голосами детей. Саша Амосов, набычившись, стоял в углу и утирал кровь из носа. На него наступал рослый Данила Селезнёв из четвёртого класса.

Мне пришлось вмешаться:

— Немедленно прекратите! Что здесь происходит, молодые люди?

— Данька обозвал Сашку мясником и вором! — пискнул за спиной шустрый второклашка со стриженной «под ноль» головой.

Я с прищуром посмотрела на Данилу:

— Саша у тебя что-то украл?

По лицу Данилы Селезнёва разлился румянец. Тяжело засопев, но выпалил:

— Мама сказала, что продавцы все воры.

— Все-все? — уточнила я. — А вот моя знакомая продавщица умерла в блокаду, она тоже воровка?

Если честно, то продавщицу я выдумала на ходу, но ведь наверняка были такие. К тому же я знала жену ленинградского пекаря Кютинена, умершего от голода около буханок с хлебом.

Данила молчал. С повышенным интересом он разглядывал свой ноготь на большом пальце и изредка зыркал на меня глазами.

Я протянула Саше носовой платок вытереть кровь из носа:

— А ты что скажешь?

Мои симпатии находились на стороне Саши, но я не собиралась это показывать.

С тяжёлым сопением Саша вскинул голову:

— А что он дразнится? Ну и что, что мой папа мясник, ничего особенного, мясники тоже нужны. Кто мясо рубить будет, доктор, что ли, или, может скажешь, директор школы?

Железный аргумент про директора школы с топором в руках заставил зрителей ошеломлённо охнуть. Саша приободрился:

— А я вообще хочу стать лётчиком.

— Я тоже хочу стать лётчиком, — пробурчал Данила.