Миракулум 2

"Боже мой...". Эска закрыла глаза.

Глава третья

– Да вознесется тебе воздаяние мое. Да услышат меня слуги твои, Великий Ветер, прими этот дар, и избавь меня от мучений моих. Исцели неповинную душу, отринь нечестивые мысли. Грех мой преследует меня моим проклятием и позором...

В длинной белой мантии расшитой золотом Первосвященник молился в храме Целительному Ветру, не жалея тонких одежд и не щадя пачкать их о каменные с белой пылью плиты у алтаря. Колени преклонять было трудно, - возраст и вес умаляли силы, но ни одно маленькое дуновение так и не желало поднимать перышки. Все тщетно.

Я присутствовала при этой утренней бесплодной молитве, после которой мы оба вернулись в его покои.

Опустившись в мягкое высокое кресло своего кабинета, отец любовно осмотрел дубовые стеллажи с фолиантами, картонные и кожаные футляры с рукописными пергаментами, ценность которых исчислялась порой жизнями летописцев. Лаат любил историю. Он сам был автором летописи нашего Берега, посвятив этому труду большую часть своей жизни, но основным его служением и призванием был сан. Первосвященнику было далеко за семьдесят лет, его здоровье было подорвано лишним весом и тайным пристрастием к табаку. Одышка и подагра заставляла его мучиться каждый день, когда он поднимался или сходил со ступеней, или когда ему приходилось преодолевать долгий путь по залам и коридорам между своих многочисленных покоев и башен.

Не смея подать голос, я стояла у дверей и ждала знака его внимания. Прошло больше полугода, как мне было дозволено носить скромные платья с высоким до подбородка воротом вместо белых хламид.

– Зачем вы хотели моего присутствия на вашей молитве, отец?

– В твоей душе демоны, дочь моя. И мой долг положить все свои силы ради твоего спасения. Не в божественной жизни, так в мирской. И я принял решение.

– Какое, отец?

– Замужество. Конечно, ты далеко не молода для этого, тебе идет двадцать девятый год, к тому же ты опорочила себя...
– он горестно вздохнул.
– Но я понял, что больше не могу сносить твое присутствие здесь. Благочестивое имя Первосвященника Лаата не может больше быть связано бесчестием его дочери. Я выдам тебя замуж за такого человека, который будет способен жить рядом с проклятой.

– Я повинуюсь любой вашей воле, покровитель. Но кто же найдется?..

– Тот, кто не испугается трудностей ради награды. Я пожалую тебе в приданое южную провинцию с замком, отдам два торговых корабля, отдам ларец с камнями...

– Благодарю, покровитель...
– на мои глаза навернулись слезы, и голос дрогнул.

– Грешно так говорить, но я проклинаю тот день, когда позволил жребию решить твою участь. Кто знает, чья длань на самом деле перевернула эту монету так, а не иначе. Сорс.
– Лаат снова тяжело вздохнул.
– Как бы я хотел видеть тебя послушницей одного из храмов, какого угодно, я все смог бы для тебя сделать... Но это проклятие. Эта черная метка! Ступай. Молись. Завтра я жду тебя снова на своей молитве.

Я ушла.

Исполнилось почти четыре года, как меня привезли на родину и передали Лаату. И почти все это время я провела пленницей в храме огня, где меня пытались излечить от змеиной чумы, или как говорят здесь - снять проклятие Алхимика.

Война давно закончилась полной победой цаттов. Теперь этот Берег и тот Берег, - одно государство... Слава догнала меня здесь, когда Леир, поступив по-своему благородно, рассказывал о том, что именно я, дочь Лаата, передала однажды карты земель в их руки. Я стала бы героем, если бы не Миракулум.

Тот Берег покинут, Соммнианс, мой друг, возможно, жив, а Аверс... Я, расставшись с ним, превратилась в обескровленное и обездушенное существо, от которого отсекли все, и заставили так жить, но теперь, когда прошло время заточения, в сердце затаилась надежда на возвращение. Не было более послушной грешницы, чем я, - лишь бы меня выпустили из камер огненного храма. Не было более послушной дочери, чем я, - лишь бы Лаат позволил мне ходить без стражи. Я делала вид, что осознала все, и никогда не осмелюсь перечить первосвященнику ни в чем, что буду рада любому его волеизъявлению... мне пришлось полгода молиться и благодарить его, прежде чем Лаат поверил в мою покорность и стражу отпустил.

В своей комнате я открыла окно. У меня уже неделю была возможность спокойно передвигаться по замку, говорить с людьми и даже выходить в сад. Я вдохнула прохладного весеннего ветра.

– Как только солнце сядет за горизонт, я буду свободна...

В последний час перед закатом, когда Лаат отправился в храм для вечерней молитвы за меня, Сорс, которая только в его стенаниях могла спасти свою душу, я пробралась в тайный кабинет. Здесь нужно было достать то, что могло помочь - вторая государственная печать Духовных Служителей. Она была почти равносильна королевской, и если таковая значилась на бумаге, то смысл текста превращался в беспрекословный приказ. Этой печати Лаат хватится не скоро, если вообще когда-нибудь заметит пропажу, потому как первая находится на его руке, а эта уже давно похоронена, как сокровище, в маленькой бархатной шкатулке в тайнике за неприметными книгами. Я знала о нем еще с детства, и знала, что эту печатку он носил в те годы, когда его пальцы не распухли от жира.

Выкрав носитель власти, выскользнула незаметно и столь же незаметно добралась обратно до своей комнаты. Дождавшись ужина, который приносили в покои, я какое-то время постояла на коленях у маленького алтаря, чтобы пришедшая служанка не заподозрила ничего. А потом пробралась вниз, через сад, к конюшне.

– Утор?

Мой старый наставник был все еще жив, превратившись в такого сгорбленного старика, что рост его стал чуть ли не в половину ниже прежнего. Он единственный, кто навещал меня в храме, и единственный, кто верил, что Миракулум - это не проклятие. Учивший меня с четырех лет, Утор стал мне истинным отцом, и только его помощь могла меня спасти. Дать свободу.

Старик появился с мешком и связкой перьев, за которыми он якобы и пришел в хозяйственную часть замка. Там была спрятана одежда. Вместо платья пришлось надеть дорожный, давно приготовленный мужской костюм, за отвороты сапог заткнуть пару кинжалов в ножнах, а печать спрятать в поясе. За пояс же отправила монеты. Шею, старательно завязала платком, так чтобы ни один посторонний глаз не увидел ненужного, плащ и перчатки свернула и спрятала до времени.

– Денег у меня не так много, но оплатить корабль, дитя мое, тебе хватит. Спрячься в возке лесоруба, он вывезет тебя из замка, как оговорено. Лошадь будет у его делянки, я позаботился об этом. Там же и прочие вещи, что понадобятся в пути.

– Благодарю вас, учитель, - я встала на колени, чтобы быть ближе к нему по росту, и обняла старика.
– Этот дом мне не дом, как и берег уже не родной. Только по вам будет плакать сердце!

– Ты бы и так со мной распрощалась, когда бы муж увез тебя из этих стен. Уж лучше будь свободной.

Если бы у меня были крылья... я, наверное, загнала бы сама себя. Пока не упаду замертво, летя без остановки, пока последнее дыхание будет держать меня в воздухе, на той высоте, с которой виден далекий тот Берег...

Причал был маленьким, приютившимся в тихой гавани для скромных судов, перевозивших не имущие товары, а редких птиц и мешки с семенами широколистных парковых деревьев, которые росли на землях чуть дальше побережья и не приживались здесь из-за климата. Но скупые торговцы все равно не гнушались контрабандой, пока еще можно было погреть руки на пепле недавней войны, - многие границы размыты, контроль не везде силен, и власть все больше стремиться держать в узде завоеванных, порой закрывая глаза на что-то на своем Берегу. Лесоруб свел меня с контрабандистами, и на одном из их кораблей я и отплыла.