Мириад островов
Шрифт:
«Незнакомый город сроком на один день и одну ночь. Где уж было мне изучать закоулки. А Орихалхо (в уме это имя проговаривалось без помарок) — в его отсутствие я как собака без поводка. И привольно, и страшно, и голодно».
— Я знаю, Барб. Но всё-таки заходите.
«И плевать на пристойности-непристойности. Как поймёт — так пусть и понимает».
Их проводили по коридору с верхним освещением и открыли одну из дверей. Почти сразу же за порогом начинался лёд, густой пар стоял над ним, играя в столбах дальнего света из окошек.
— Мраморная плита по всему
В отличие от Галины, он так и не разделся, только присел на корточки, как посыльный в ожидании приказа, и вроде бы опустил глаза долу.
Мыло оказалось едким и ароматным сразу. Кажется, его надо было втирать в тело и волосы чем-то вроде мочалки из пенькового волокна, потом ополаскиваться и обтираться огромной хлопковой простынёй. Вода, доходившая до бёдер, чуть припахивала серой, но и это не портило удовольствия.
— Барб, вы же… как это литературней сказать? Взопреете и потом таким на волю выйдете. И столько воды вокруг пропадает. Здесь же друг друга не видать в тумане. Да разденьтесь хотя бы.
— Сэния Гали, вам обязательно подвергать вашим чарам каждого мужчину на пути? — ответил он ровным голосом. — Я, конечно, виноват перед вами.
— Что такое?
— Я ведь не ходок по девушкам, вовсе нет. Не стоило это затевать.
До Галины не сразу дошло, о чём это он. Фу, привыкла к рыцарским романам, в которых кавалер сидит в изголовье юной дамы и не смеет тронуть и пальцем… пока сама дама не захочет.
— Барб, я вас не насилую.
— Правда? Я кругом вам обязан, — продолжил он тем же тоном. — Это ставит вас на два ранга меня выше. И в совместном омовении нет ничего худого, если ни он, ни она не наложили на себя некий обет.
Доходило до неё всё же туго.
— Погодите. Вы хотите сказать, что такое подумали?
— Делал скидку на вашу малую осведомлённость. Вы приближались к цели шаг за шагом, ступень за ступенью — я же всякий раз считал, что сумеете свернуть в сторону. Но когда повеление так настойчиво…. Во всём Вирте кавалер должен войти к даме из одной благодарности к тому, что его пригласили.
— Я на такое шла с охотой. Но — в душе не хотела, наверное. Мне… я вовсе не боец, что там ни говори Орихалкхо. И мне было ужас как не по себе.
Барбе поднял голову, потом сразу поднялся на ноги:
— Так вы поняли намёки там, в зале?
— Гендер… Этот, простите, девка… — повторила она.
— Галина. Я ведь только для мужей пригоден, и то на деле не испытывал. За это ведь костёр, если обоюдно проявится. Не само по себе. Само по себе годится только гусей дразнить. На любого праведного монаха в точности такой же поклёп возводят. Возлегание
с другими клириками.— Ой. Да господибожемой. Тогда…
Галина рассмеялась от облегчения.
— Знаете, я на самом деле всю грязь с себя оттёрла. Если хотите, могу и на бережок выйти, погреться, чтобы воду не делить. И на вас не смотреть. Тут ведь полотенце сухое осталось. И мыло это едкое в чашке.
— Оно от анималькулей, — улыбнулся Барбе. — То есть микробов, по-вашему.
Лихо сбросил одежду прямо на пол, стоя на краю воды, натёрся мылом с ног до чресел и головы. Сам по себе был он худ и бледен, как росток спаржи: знак того, что он только кисти рук и лицо показывает солнцу. Даже его фантастические волосы сбились в мыльный колтун, даже клювик, что еле виднелся из взбитой, как суфле пены, был всего-навсего трогателен.
— И ни чуточки вы не привлекательны…
На её реплику Барбе почти без всплеска нырнул в воду, чуть изогнувшись и широко распластав волосы — уже не как ящерица, но как дельфин, Галина всегда удивлялась, сколько в игре этих существ лёгкой и отточенной силы — несмотря на огромную телесную мощь.
В одном водоёме обоим сразу стало тесно — девушка скользнула мимо, почти касаясь мужчины, и буквально выбросилась на мраморную отмель.
Обтёрла распаренное, зарозовевшее тело, кое-как влезла в одёжки, набросила на бёдра тяжкий пояс.
— Я пойду.
И, не дожидаясь ответа, приоткрыла дверь.
На противоположной стене, не замеченное раньше, от пола до потолка высилось зеркало. В резной буковой раме. Огромное, Всепоглощающее. Без пелены поверх него.
В нём отразилась хрупкая бело-золотая статуэтка с чем-то вроде парчового горба или ризы на плечах. Недоношенный ангел: пепельно-русые волосы, незагорелая кожа, серые глаза, чахоточная одухотворённость взгляда.
«Это я? Стоило бы почаще возобновлять знакомство».
Дверь позади снова распахнулась, и в прямоугольнике дымного света прямо над её левым плечом встал тёмный силуэт с бледным пятном лица. Туника, трико, округлые крылья за плечами…
Призрак.
— Я прошу меня простить, — Барбе приобнял её за плечи. — Осмелился взять у Орихалхо кое-что из неношеных вещей вашего батюшки. Старое уж очень заскорузло и для вашего спутника не годится. Если сочтёте виновным — готов принять от вас любую епитимью.
— Да что вы — молодец, что переоделись. Раньше были похожи на серва-лапотника в соломенном брыле.
— Брыль и сейчас при мне, — он поднял шляпу с плеч и нахлобучил на голову. — В пару побывал, расправился, по голове обкатался и, можно сказать, ныне целёхонек. Такую работу, как эта, ничто не проймёт.
— Надо бы вам инструмент тоже поискать вместо сломанного. Я дама зажиточная.
— Не расточайте своё по-пустому, — ответил он. — Вам не только в харчевнях понадобится деньги оставлять. Монастыри…
— Я думала, они так благотворят — пуская на ночлег. Призирая сирот и нищих.
— На благотворение идёт очень много. Не всякая община так зажиточна. Притом, учтите, вклад послушницы бывает соразмерен с семейным достоянием.