Мириад островов

— Прогрессивный монастырь, в самом деле, — поёжилась Галина.

За их шумным передвижением явно наблюдали, ибо не успела карета приблизиться, как двухэтажная кованая дверь распахнулась всеми четырьмя створками — вверху и внизу. Пожилая монахиня в сером балахоне до щиколоток и широком белом плате, очевидно привратница. Стояла, держась рукой за косяк, и улыбалась навстречу.

— Мы рады гостям, ведь они редки, — сказала она. — Наша аббатиса, мать Каллиме, уже приказала на всякий случай готовить комнаты в странноприимном доме и потеснить лошадей в конюшне.

— Как твоё собственное имя? — спросила Галина.

— Сестра Кандия. Все мы именуемся на одну литеру. А юная госпожа хочет к нам прийти?

— Пока не так, чтобы менять моё собственное прозвание. Только погостить, если примете, и оставить дары, — ответила девушка. — Я Гали, дочь Алексея Рутенца, это Барбе и Орихалхо.

— Гостей мы принимаем не прекословя, — объяснила сестра Кандия. — Но блюдём правило первонохрианского «Пастыря»: первые три дня гость, на четвёртый либо помогай, либо уходи.

— Я была бы рада хоть сразу, — улыбнулась Галина. Отчего-то ей стало очень легко играть роль распорядительницы. — И, так я думаю, спутники мои тоже.

Монахиня улыбнулась и показала всем заезжать внутрь.

Ворота за их спиной задвинулись как бы сами собой, Вокруг странников обступил широкий клуатр — четырехугольный двор с галереями, вымощенный плитами песчаника. На первом этаже него выходили кельи, больница, конюшня и трапезная с их особенными запахами, которые перекрещивались наподобие шпаг. Широкие окна, зрительно рассекающие перекрытие второго этажа, напомнили Галине физкультурный зал в её школе. Навряд ли монахини занимались гимнастикой: скорее всего, тут располагались зал капитула, библиотека, может быть, часовня под низким куполом, более простая, чем главный собор. Он возвышался напротив через двор, и это его невесомый купол, непокорную иглу его шпиля видели путники на фоне лёгких облаков.

А мать Каллиме уже спешила к ним навстречу — осанистая и в то же время гибкая, со смуглой кожей и чёрными глазами под двойной дугой бровей. Одета она была не пышней её спутниц, разве что материал на рясу и покрывало пошёл более дорогой и чуть менее добротный. И спускалось то и другое аж до самых пят.

Благородная дама поздоровалась и почти сразу, извинившись весьма изящно, перекинулась двумя-тремя фразами с Орри. Тот кивнул — сразу же увёл лошадей и карету в дальний конец галереи.

— Мы с удовольствием покажем монастырское хозяйство нашим гостьям и гостю, — сказала она, — однако настало время дневной трапезы, и поэтому мы хотели, чтобы вы присоединились к нам сначала в этом.

Галина решила мельком, что аббатиса обмолвилась или у них столуется ещё кто-то из мирян. А потом выкинула сомнения из головы.

Трапезная всем походила на зал ожидания при вокзале, только что суеты было куда меньше и шум казался постройней. Сначала булькала вода для умовения рук, налитая в большую медную лохань, стучали в лад столовые приборы из хорошего металла, затем глиняные, обливные мисы, миски, чаши и кувшины — под одной на двух монашек, у аббатисы, приорессы и гостей — отдельные. Воссели, кстати, обе монашествующих дамы во главе стола и пригласили Галину и Барбе устроиться рядом, за тонкой белой скатертью, готовой сразу выдать огрехи в воспитании. Мать Каллиме встала прочесть молитву на средневековой латыни — голос у неё оказался зычный, дикция великолепная. Голоса её сестёр могли служить лишь фоном.

А потом дружно, как кролик в барабан, все ложки застучали о плошки.

На первое была постная похлёбка, такая густая, что инструмент для еды, воткнутый в варево, стоял добрую минуту, пока ему позволяли свалиться. На второе — сладкая пшённая каша с творогом и сливками. Пить позволялось без счёта: в кувшины розлили слабенький сидр из ягод, похоже что диких. Хлеба тоже было вдоволь — грубого и одновременно душистого. Никто и не думал пускать его на заедку других блюд: достоинство продукта не позволяло.

Орихалхо явился, как мельком заметила Галина, в разгар молитвы и не стал пробиваться к головному месту. Устроился рядом с дверьми, развернувшись боком, тотчас наклонился над миской.

После еды Галина взялась было относить грязную посуду — не дали. Слишком красиво наряжена. (Самое простое платье-жарсе, не та шёлковая туника.)

— Присмотрись, к чему у тебя сердце ляжет, сэниа Гали, — проговорила приоресса, мать Кастро. — У меня нет неотложных дел. С удовольствием тебе покажу.

Сначала Галине, конечно, было показано, где их разместили: всех в одной довольно просторной и опрятной келье на троих, вернее, двоих (двух) и одного, с арочной дверью посерёдке и минимумом мебели. Кстати, сгрузили туда часть вещичек.

— Не думаю, что вы опасны тем, кто пребывает у нас на постоянной постоянно, — усмехнувшись, ответила мать Кастро на недоуменный взгляд девушки.

Собор с тремя нефами впечатлял не столько украшениями, сколько монументальностью и простотой. Единственной роскошью был пол, выложенный мраморной мозаикой: морской берег, плавными ступенями спускающийся в подводное царство с его диковинами. Свет дробился в узких гранёных стёклах заалтарного пространства, отражался в полу многоцветными бликами и возвращался назад — словно некая аура стояла внутри этого предела.

Галина с Барбе и Орихалхо стали на колени рядом с провожатой и помолились.

— Знаешь, сэния, мне хочется здесь петь, — тихо сказал Барбе. — Ведь тут наверняка имеется хор.

— Только «а капелла», — мать Кастро услышала.

— Так у меня и нет на чём играть, — ответил он.

— Нет — но ты умеешь, раз выразился таким образом, — отозвалась она.

— Да. Так уж случилось, что я лишился…

— Тогда подожди, фрай… Фразы, выпеваемые голосом, стоило бы подкрепить чем-то более существенным.

«Святые матери бывают на удивление нетверды в латыни. Или в эсперанто, — подумала Галина. — Фрай вроде бы отец?»

«Зато у тебя форменная паранойя, — возразил ей внутренний голос. — Она же явный морской гибрид, как и госпожа предстоятельница. Что ты знаешь об их родном языке?»

Вскорости они убедились, что конюшня была устлана свежим сеном, в коровнике не очень сильно пахло навозом, кошара для овец была очень ладно пристроена в внешней стене, куда открывались наружные дверцы всех служб.

— А наружные двери укреплены? — неожиданно ляпнула Галина.

— Интересная мысль, — рассмеялась мать Кастро. — Нет, мы не боимся воришек.

«И лазутчиков тоже», — поняла Галина.

Потом им показали хранилище рукописей и скрипторий. Библиотеку инкунабул и «множитель», нечто вроде примитивного печатного станка с резаными досками, по обычаю инициированного кровью. Доски, как похвалилась приоресса, оттого давали не менее тысячи прекрасных оттисков, хотя, не исключено, что это морёный дуб такой прочный.