Мировой порядок

Теперь Америка была мировой державой, а не едва возникшей республикой на периферии мировой арены. Политика США отныне не ограничивалась нейтралитетом; Америка почувствовала себя обязанной перевести давно провозглашенную моральную значимость в более широкую геополитическую роль. Когда позднее в том же году колониальные подданные Испанской империи подняли на Кубе восстание, нежелание видеть полыхающий на пороге Америки антиимперский мятеж смешалось с убеждением, что Соединенным Штатам пора продемонстрировать способность и волю вести себя как великая держава – в то самое время, когда о значимости европейских государств судили отчасти по обширности их заморских империй. Когда в 1898 году в порту Гаваны при невыясненных обстоятельствах взорвался американский броненосец «Мэн», широкая поддержка требований военного вмешательства привела к объявлению президентом Мак-Кинли войны Испании, что стало первым случаем военного столкновения Соединенных Штатов с другой мировой державой за пределами своих границ.

Немногие американцы представляли себе, насколько иным окажется мировой порядок после этой «блестящей маленькой войны», как назвал ее Джон Хэй, тогдашний американский посол в Лондоне, в письме Теодору Рузвельту (только начинавшему приобретать вес политику-реформатору из Нью-Йорка). Всего через три с половиной месяца военного конфликта США изгонят Испанскую империю из стран Карибского бассейна, оккупируют Кубу и присоединят Пуэрто-Рико, Гавайи, Гуам и Филиппины. Оправдывая предпринятые действия, президент Мак-Кинли держался непреложных истин. Без тени смущения он представил войну, превратившую Америку в великую державу на двух океанах, как однозначно бескорыстную миссию. «Американский флаг установили на чужой земле не ради территориальных приобретений, – объяснял он фразой, которая красовалась на плакате, напечатанном по случаю его перевыборной кампании 1900 года, – а ради блага человечества».

Испано-американская война ознаменовала вступление Америки в ряды великих держав с их политикой и соперничеством, которыми она так долго пренебрегала. По своим масштабам американское присутствие ощущалось уже не на одном континенте: оно распространилось от Карибского региона до морей, омывающих Юго-Восточную Азию. В силу своих размеров, географического положения и ресурсов Соединенные Штаты наверняка оказались бы среди наиболее заметных глобальных игроков. Отныне другие державы, более «старые» и традиционные, уже ведущие споры о территориях и морских путях, на которые теперь распространились американские интересы, будут внимательно следить за поведением США и при случае противостоять их действиям.

Теодор Рузвельт: Америка как мировая держава

Первым президентом, которому пришлось систематически сталкиваться с последствиями той роли, которую начала играть в мире Америка, стал Теодор Рузвельт, занявший высший пост после убийства Мак-Кинли; должность вице-президента иначе была бы кульминацией его поразительно стремительной политической карьеры. Целеустремленный, энергичный и чрезвычайно амбициозный, высокообразованный и начитанный, космополит, культивирующий образ этакого трудяги с ранчо, хитроумный и проницательный – последних качеств не смогли по достоинству оценить его современники, – Рузвельт видел Соединенные Штаты потенциально величайшей страной, которая своим нежданно обретенным политическим, географическим и культурным богатством призвана играть главенствующую в мире роль. Во внешней политике он придерживался концепции, в основе которой – что для Америки было беспрецедентным – лежали геополитические соображения. Согласно представлениям Рузвельта, Америка в двадцатом веке должна исполнять глобальную версию той роли, которую в течение девятнадцатого века исполняла в Европе Великобритания: обеспечивать мир, выступая гарантом равновесия, нависая возле берегов Евразии и склоняя общий баланс сил против любой страны, угрожающей доминировать в стратегически важном регионе. Как заявил Рузвельт в своей речи на инаугурации в 1905 году:

«Нам, как народу, было даровано заложить основы нашей национальной жизни на новом континенте… Многое нам было дано, и от нас по праву ожидают многого. У нас есть обязанности перед другими и обязанности перед собой; и мы не можем уклониться от их исполнения. Мы стали великой нацией, вынужденной фактом своего положения и мощи вступить во взаимоотношения с другими народами мира, и мы должны вести себя как и подобает народу, на которого возложена подобная ответственность».

Образование Рузвельт получил в том числе и в Европе, он хорошо знал историю континента (в молодые годы он написал авторитетную работу о военно-морской составляющей войны 1812 года), поддерживал близкие отношения с видными представителями элит Старого Света и неплохо разбирался в традиционных принципах европейской стратегии баланса сил. Рузвельт разделял мнение соотечественников об особой миссии Америки. Однако он был убежден, что для осуществления своего призвания Соединенным Штатам нужно вступить в мир, где ходом событий управляют могущество и сила, а не один лишь моральный принцип.

По мнению Рузвельта, система международных отношений пребывала в постоянном изменении. Честолюбивые амбиции, корысть и война были не просто производными глупых заблуждений, от которых американцы могли бы убедить избавиться правителей иных, более старых стран; это естественные состояния человечества, которые требуют целенаправленного вмешательства Америки в международные дела. Международное сообщество походило на поселение эпохи фронтира, не имеющее эффективного полицейского подразделения:

«В новых и диких сообществах, где существует насилие, честный человек должен защищать себя; и покуда вырабатываются иные меры, призванные обеспечить безопасность, одинаково глупо и гибельно убеждать его сложить оружие, в то время как оно остается в руках тех людей, которые представляют опасность для общества».

Этот по сути своей гоббсовский анализ, преподнесенный не где-нибудь, а в лекции по случаю вручения Нобелевской премии мира, знаменовал собой отказ Америки от предположения, что для утверждения мира достаточно нейтралитета и миролюбивых устремлений. Для Рузвельта было очевидно, что если какая-либо нация не способна или не желает действовать в защиту собственных интересов, то она не вправе ожидать, что их станут уважать другие страны.

Разумеется, Рузвельта не могла не раздражать нравоучительная риторика, господствовавшая в американской внешней политике. В заключение речи он заявил, что международное право, сфера которого недавно была расширена, не может быть действенным, если оно не подкреплено силой, а разоружение, ставшее предметом обсуждения на международном уровне, является иллюзией:

«Поскольку нет никакой вероятности установления какой-либо международной силы… которая сумеет эффективно пресекать нарушения, и при таких обстоятельствах для великой и свободной страны было бы и глупостью, и грехом лишить себя способности отстаивать собственные права, а в исключительных случаях даже вставать на защиту прав других. Ничто не будет более способствовать беззаконию… чем то, если свободные и просвещенные народы… по собственной воле окажутся бессильными, тогда как деспотия и варварство будут вооружены».

Либеральные общества, полагал Рузвельт, как правило, недооценивают элементы антагонизма и враждебности в международных отношениях. Имея в виду дарвиновскую концепцию выживания наиболее приспособленных, Рузвельт писал английскому дипломату Сесилу Спрингу Райсу:

«Это… прискорбный факт, что страны, которые наиболее привержены гуманистическим принципам, которые более всего заинтересованы во внутреннем совершенствовании, как правило, становятся слабее по сравнению с теми странами, для которых характерна менее альтруистическая цивилизация…

Я ненавижу и презираю тот псевдогуманизм, который полагает, будто развитие цивилизации обязательно и объективно обуславливает ослабление боевого духа и который, следовательно, способствует уничтожению развитой цивилизации какой-то иной, уступающей ей в развитии».

Если Америка откажется от признания стратегических интересов, это означает лишь, что более агрессивные державы захватят мир, в конце концов подорвав основы американского процветания. Поэтому «нам нужен большой военно-морской флот, состоящий не только из крейсеров, но включающий в себя мощные линкоры, которые способны противостоять таким же боевым кораблям любой другой страны», а также необходимо продемонстрировать готовность использовать этот флот.