Миры Роберта Шекли. Книга 4

– Как вам будет угодно. Тогда приступим?

– Прошу прощения?

– К слиянию!

– Ах да, - сказал Лумис.
– Но вот как раз в этом я сомневаюсь.
– Он помолчал минуту, раздумывая.
– Я размышлял над этим, Эл, и, знаете ли, мне совсем не хочется сливаться с вами. Тут нет никакой личной неприязни - просто я так чувствую.

– Вы отказываетесь от слияния со мной?
– недоверчиво переспросил Кромптон.

– Совершенно верно, - ответил Лумис.
– Мне чертовски жаль, я знаю, какой гигантский путь вы проделали, и все зря; но вы могли сначала написать, спросить меня... Во всяком случае, прошу прощения, но так уж все складывается.

– Вы, видимо, не понимаете, что вы недоукомплектованный, недоделанный экземпляр, карикатура на полноценного человека?

– разозлился Кромптон.
– Разве вы не видите, что выбраться из той помойки, в которую вы превратили свою жизнь, и обрести ясную, божественную атмосферу высшего существования вы можете только путем слияния со мной?

– Вижу, - со вздохом сказал Лумис.
– И у меня иногда возникает желание найти что-нибудь чистое, святое, не тронутое рукой человека.

– Но тогда...

– Честно говоря, я недолго предаюсь подобным мечтаниям. Мне и так неплохо. Особенно сейчас, когда Джиллиам порвала со мной и я могу все начать по новой. В моей жизни осталось еще достаточно много удовольствий, чтобы пожертвовать ими ради переселения в вашу голову, Эл, - только не поймите меня превратно.

– Но ваше теперешнее счастье временно, вы же понимаете. Оно скоро пройдет, как проходят все эфемерные состояния, и вы снова погрузитесь в страдания, которые преследуют вас всю жизнь.

– Да нет, не так уж все страшно, - сказал Лумис.
– Меня не пугает даже такая жизнь, какая была у меня раньше.

– Тогда учтите вот что, - сказал Кромптон, - ваша личность находится в дюрьеровом теле, а срок его существования - сорок лет. Вам сейчас тридцать, и остается вам не более десяти лет.

– Хм, - сказал Лумис.

– И через десять лет вы умрете.

– Понятно, - сказал Лумис и задумчиво закурил самокрутку с красным пятнышком возле фильтра.

– Ничего плохого в реинтеграции нет, - убеждал его Кромптон, стараясь говорить как можно более дружелюбно.
– Мы все - и я, и вы, и третий, до которого нам еще предстоит добраться, - мы постараемся. Мы разрешим все наши конфликты путем разумного, дружеского согласия, и все будет хорошо. Что вы на это скажете?

Лумис рассеянно мял сигарету в руке. Наконец он вздохнул и сказал:

– Нет.

– Но ваша жизнь...

– Я просто не способен на то, что вы мне предлагаете, - сказал Лумис. Меня вполне устраивает ловить рыбку в мутной воде и плыть по течению. А десять лет - не такой уж маленький срок, за это время все может измениться.

– Ничего не изменится, - возразил Кромптон.
– Через десять лет вы умрете. Просто умрете.

– Ну, кто знает...

– Умрете!

– И долго еще вы будете повторять это?
– спросил Лумис.

– Но это правда. Вы непременно умрете.

– Да, непременно...
– сказал Лумис. Он курил и думал. Потом вдруг лицо его просветлело.
– Кажется, нам действительно необходимо слияние!

– Ну наконец-то!

– Через каких-нибудь девять лет.

– Да вы что!
– возмутился Кромптон.
– Значит, по-вашему, я девять лет буду околачиваться на этой потешной планете в ожидании вашего решения?

– А что вам еще остается?
– резонно заметил Лумис.
– Ну же, старина, не будем ссориться. Я не раз на собственном опыте убеждался, что в конце концов все устраивается само собой, если не обращать ни на что внимания и продолжать заниматься своим делом. Пойдемте со мной, Элистер, я хочу узнать ваше мнение кое о чем.

***

Он повел Кромптона вниз по лестнице в подвал, в свою мастерскую. В углу находилось сооружение, слегка напоминавшее электронный орган. Он был оснащен множеством рычажков, кнопок и ножных педалей и слегка походил на кабину старинного "Боинга-747". Возле него стояла маленькая скамеечка. Лумис сел и включил ток.

– Это машина самовыражения Вурлитцера-Венко, - объяснил он Кромптону и передвинул несколько рычажков.

– Я включил ее и настроил на определенную тональность. Оранжевый и желтый цвета на стене означают, что основная тема композиции - это глубокая жалость к себе. Машина сейчас разработает музыкальное и поэтическое оформление этого настроения и воспроизведет свои стихи в левом нижнем углу большого экрана. Слушайте же и смотрите, Элистер.

Лумис зарядил машину эмоциями, и та перевела их в цвета, формы, ритмы, напевные стихи, в танцевальные па, исполняемые изящными марионетками, в веселые ритмичные песенки и страстную декламацию, в просторы серого океана и черной ночи, в кроваво-красные закаты, сливающиеся с брызгами смеха и сотрясаемые приступами бессильного гнева. Туманные многокрасочные сцены проходили одна за другой, наполненные призрачными людьми, которые разыгрывали какие-то странные драмы; в этой разношерстной репрезентальгии - так называлось это действо - ощущались наивные детские мечты, первые смущенные сексуальные желания, занудные школьные годы, первая любовь во время каникул и многое, многое другое. Все это было сплетено и закручено с помощью самых разнообразных художественных средств (кроме скульптур из мыльных пузырей - новшества, доступного только последней, пятой модели машины Вурлитцера-Венко) и завершалось блистательным парадоксальным финалом, в котором все разрозненные элементы выстраивались в стройный ансамбль различных человеческих качеств и создавали выпуклый образ личности, но не сливались в нем полностью, а подчеркивали и оттеняли друг друга, ярко высвечивая тем самым собственную неповторимость. На этом все кончилось, но два человека оставались молча сидеть на своих местах. Наконец Лумис не выдержал.

– Как вам это понравилось? Будьте предельно искренни - тут вежливость ни к чему.

– Ну что ж, - ответил Кромптон, - должен сказать, что точно в такие же игры играют на всех машинах самовыражения.

– Понятно, - холодно отозвался Лумис, и его душевная боль отразилась лишь в том, что он принялся терзать свой нос.

Он еще помолчал в мрачном раздумье. Но затем, оживившись, сказал:

– А, к черту! Это же всего лишь хобби! Я просто развлекаюсь тут. Но как любитель я все-таки кое-чего достиг, вы не находите? Давайте иногда встречаться, выпивать вместе, а? Сколько вы еще здесь пробудете?

– Ровно столько, сколько понадобится для реинтеграции, - ответил Кромптон.

– Тогда это надолго, - заметил Лумис.
– Потому что я остаюсь тем, что я есть.

Он опять повернулся к машине и сыграл веселую пьеску из звуков, запахов и образов похоти, алчности и опьянения. Кромптон ушел, не дожидаясь репризы.

Глава 7

Он бесцельно брел по улицам, пытаясь сообразить, что же теперь предпринять. Его блестящий план рухнул бесповоротно. Ему и в голову не могло прийти, что Лумис, несчастная и далеко не лучшая часть его самого, предпочтет идти своим путем.

Он заставил себя сосредоточиться и окликнул такси. Это оказался шестиногий полуробот "Форд Супергризер", модель ХФК с желудком емкостью 240 кубических дюймов и полусферическими почками. Кромптон сунул ноги в стремена, запихнул в псевдоводителя адрес отеля и безутешно привалился к поношенной луке седла. Неожиданно, какими-то запутанными путями, пришло горькое озарение: лучше уж бездумный разврат, чем собственные вечные, изматывающие душу страдания. К глазам подступили слезы.

Такси скакало по забитым толпами народа улицам Ситесфа. Кромптон, погруженный в свое горе, даже не заметил Тестерианскую похоронную процессию, возглавляемую самим трупом, облаченным в веселый разноцветный костюм арлекина; плавники покойника то и дело оживали, когда шедшие за ним священники-техники пропускали через него электрический ток.