Миссионер

Попутчик Андрея уже мирно спал, ворча на кого-то во сне. Андрей приблизился к соседям и назвал свое имя. Руки ему никто не пожал, а имена свои назвали только двое: «студент» Витек и «зэк» Валера. Остальные только криво усмехнулись и развалились на крашенном охрой грязном настиле.

— Курить есть? — поинтересовался Валера.

— Я не курю.

— Маменькин сынок?

— Конечно. А тебе что, при рождении удалось обойтись без мамы?

— Хамишь?

— Ни в коем случае! Уточняю.

— За что тебя-то загребли, умник?

— Помогал вот ему выйти из метро. Его на эскалаторе как-то сразу развезло.

— А кто он? Костюмчик у него долларов на триста тянет.

— Не знаю. Он случайно передо мной на эскалаторе оказался.

— Сыч, оцени прикид.

Из угла поднялся второй зэк и нагнулся над спящим.

— Не трогай, — сказал Андрей.

— Это еще почему? — прохрипел Сыч.

— Неприлично...

— Чего? — Сыч подскочил к Андрею и дохнул ему в лицо гнилью.

— Сядь на место. Пожалуйста. — Андрей положил ему руку на плечо и развернул в сторону угла.

Сыч застыл, озираясь на Валеру. Остальные напряженно наблюдали сцену.

— Тебе же сказали: сядь, — кивнул Валера. И, взглянув Андрею в глаза: — Командую здесь я, понял?

— Я просил, а не командовал.

— Вежливый, значит? — Валера плавно поднялся и вплотную приблизился к Андрею.

Ироничный колючий взгляд Валеры уперся в полупри­крытые веками глаза Андрея. Но вот веки медленно поднялись, взгляды встретились — и Валера сначала замер, потом обмяк и вяло присел на свое место.

— Сидел?

— Нет.

— Воевал?

— Это постоянно.

— Крутой?

— Не-а.

— Не хочешь — не говори.

Валера обиженно отвернулся. Из-под мокрой на спине рубашки выступили лопатки и цепочка позвонков. Суровый мужик лет эдак под пятьдесят стал похожим на хилого подростка. Андрей подсел к нему и шепотом произнес:

— Да ты не нервничай, власти твоей у тебя не возьму. Но и спящего, извини, раздевать не дам.

— Ты кто по жизни? Я тебя никак не пойму, — тоже шепотом отозвался Валера. — Может, казачок засланный? Из-под ментов?

— Э, нет, вот это никогда! Совсем ты, Валера, в людях не разбираешься.

— Прет от тебя... силищей какой-то. — Он снова жадно осмотрел собеседника от ботинок до глаз. Снова запнулся о взгляд Андрея и пожал плечами. — Был бы ты в законе — тогда понятно. Но ведь не наш ты...

— В законе я, Валера... Только не в твоем воровском.

— Тогда в каком?

— В законе Божьем.

— Это! — Валера сжал кулак и резко выдохнул: — Это... я уважаю.

— А я уже понял. Потому и подсел к тебе.

— Ты это... по-настоящему: ну, постишься, молишься?..

— Конечно.

— Уважаю. Я пробовал — слабо! — Валера придвинулся еще ближе и почему-то на ухо зашептал. — У нас в зоне церковь была. Нас туда гоняли. Некоторые потом ходили сами. Да только я не смог.

— Почему?

— Поп там был какой-то... злой. Я к нему по-человече­ски, а он — сразу ругать меня. Ни поп, а кум... ну, вертухай, в общем.

— Так ты к Богу приходил или к попу?

— Ну, как... к попу. А как это — к Богу?

— Церковь — это храм Божий. А уж священник — какого Бог послал, такого и терпи. Смиренно. А без смирения к Богу идти бесполезно, даже вредно.

— А вот этого твоего смирения никак не могу понять. И левую щеку после пощечины по правой — тоже.

— Так ведь Иисус Христос — всемогущий и великий Бог — образец смирения. Ты думаешь, Он не мог наказать тех, кто Его распинал? Да Он одним дуновением, одним Своим помыслом всю вселенную сжечь может, а не то что кучку ничтожных людишек.

— Так чего ж не сжег?

— Потому что Он воплотился на земле среди людей, чтобы Своей великой жертвой искупить все грехи человечества. Потому смиренно подчинялся всем законам людей. И обрезать Себя позволил, потому что по закону было положено. И до тридцати лет плотничал, потому что только с тридцати лет тогда в Израиле можно было начинать священническую деятельность. А когда после предательства Иуды Его пришли брать в плен в Гефсиманском саду, и Петр обнажил меч, чтобы защитить Его, сказал Он Петру: неужели ты думаешь, что если бы Я захотел, то здесь бы не появились двенадцать легионов ангелов? Но Мне надлежит выполнить волю Божию и все пророчества Писания. Потому убери свой меч, ибо кто вынет меч, тот от меча и погибнет! И смиренно позволил Себя распять. И до сих пор наш всемогущий Господь опять же смиренно ожидает, пока последний грешник не обратится к Нему с покаянием, чтобы Он этого грешника спас. А если ты не примешь душой смирения — то отдашь себя во власть силе совершенно противоположной, которая называется гордыней. Это именно то самое, что ангела превратило в сатану и человека из царя тварного мира превратило в то, что мы есть.

— А ты не думаешь, что если я смиренно стану жить, то об меня все, кому не лень, будут ноги вытирать?

— А вот это нет! Ты сейчас высказал самую лживую мысль, которую сатана вдолбил в головы людей. Как раз все наоборот. Вот ты сказал, что силу какую-то во мне чувствуешь. Так вот, Валера, сила эта не моя. Я-то как раз готов подставить левую щеку после удара по правой. Только что-то с тех пор, как я стал смирения искать, никто не ударяет. Все, как ты, боятся. Потому что сила меня охраняет такая, которая вселенную одним дуновением сожжет, а другим дуновением новую создаст. В этом и состоит самая великая тайна христианства.

— А чего ж ты здесь-то оказался? Чего это Бог тебя не защитил?

— Я так думаю, что именно для того, чтобы ты, Валера, от меня вот эти слова выслушал и сделал вторую попытку прийти к Богу. Потому что, когда любой человек приходит с покаянием к Богу, то все вселенское зло получает такой мощный удар, что весь ад сотрясается. А небесные силы при этом радуются и празднуют величайшую победу. Иисус Христос после распятия спустился в ад и выпустил души всех праведников в Царство Небесное. Почему бы мне, недостойному рабу Божьему, не сойти в эту тюрьму, чтобы хотя бы одну душу привести к Богу на покаяние?

— Это что, я тоже праведник? — почему-то смущенно спросил Валера.

— Вряд ли. Только если ты сейчас меня слушаешь и позволяешь этому входить в свою душу, то, значит, ты еще живой. Значит, тебя Господь призывает к Себе. Значит, спасти тебя, грешного, хочет. Только на этот раз ты уж доведи дело до конца. Не посрамись. Считай, что это твой последний шанс. А цена вопроса, Валера, не малая: или блаженная жизнь вечная — или вечные мучения в огне адском. А там, поверь, так гнусно, что за секунду больше мучений примешь, чем за всю самую страшную жизнь на земле.