Мистер Пип

Она была неглупой. Она наверняка обдумывала варианты, когда слышала, как перепуганный сосед рассуждал о том, когда придут краснокожие. И когда на нас опустилась ночь, долгая и напряженная, она, наверное, лежала и думала — она знала, что нужно сделать, однако, также раздумывала, есть ли другой путь. Если бы она хоть что-то сказала мне. Она могла бы признаться и попросить моей помощи или просто попросить выслушать ее. Но я была слишком далеко, чтобы она могла довериться мне или спросить моего мнения. Даже когда я лежала рядом с ней, в темноте мое молчание проложило между нами пропасть, через которую она не могла дотянуться.

Из всех людей, которых она не могла себе позволить разочаровать, я была на первом месте. Дочь, которая винила ее не только в том, что соседи потеряли все свои вещи, но и в обвинении мистера Уоттса. Если бы я хотела или могла прервать свое молчание, то я бросила бы ей в лицо ее же слова. Я бы сказала, что она одержима дьяволом.

Глава четырнадцатая

Ночью мы прислушивались к звукам выстрелов. Это были не перестрелки, а беспорядочная пальба пьяных от сока джунглей партизан, пытающихся напугать краснокожих. Они целились в небо и разносили в клочья листву на верхушках деревьев. Но случались и другие ночи с пальбой, когда на рассвете мы видели столбы дыма, свидетельствовавшие, что произошло нечто, о чем мы не хотели задумываться.

Мы снова начали ждать солдат краснокожих, и, как и раньше, напряжение нарастало. Люди пререкались между собой. Голоса срывались на крик. Жены ссорились с мужьями и наоборот. На детей орали. Маленькие дети писали во дворах, где раньше бродили петухи.

И однажды утром мы увидели, как мистер Уоттс тащит свою жену Грейс в тележке. Для этого случая мистер Уоттс надел красный клоунский нос. Он опять превратился в Пучеглазого, и это стало шоком: увидеть, как он снова скользнул обратно в эту роль, а также то, как быстро мы вернулись к тому, что думали о нем раньше.

Когда люди увидели, как он тащит Грейс, до них внезапно дошло, что дом Уоттсов не пострадал. У мистера Уоттса и Грейс все еще оставалось их добро. Этот дурацкий клоунский нос и тележка служили тому доказательством. Никто не помнил, чтобы их вещи тоже тащили в костер. Но никто и не рассчитывал на это, ведь мистер Уоттс был белым, а следовательно жил не в том мире, где происходили подобные вещи.

Внезапно они осознали, что пропавшая книга, которая может спасти их дома, наверное, у мистера Уоттса.

Я не пошла с теми, кто ринулся в дом мистера Уоттса и Грейс. Конечно, нет. Я не хотела, чтобы мистер Уоттс посмотрел и увидел свою Матильду в этой толпе. Я знала, что они лишь зря теряют время. «Большие надежды» были вложены в скрученную спальную циновку моего отца, спрятанную на балке над тем местом, где спала мама. Никогда в жизни, даже сейчас, спустя столько лет, я не обладала более важной информацией.

Теперь я понимаю, какое моральное смятение переживала тогда моя мама. Когда наши соседи бросились к дому мистера Уоттса, я знала нечто, что могло остановить их, но ничего не сказала и ничего не сделала.

Так рассуждают трусы: если я останусь у себя дома, мне не придется смотреть, как обшаривают дом Уоттсов.

Я не хотела видеть, что произойдет. Я не знаю точно, искали ли они в доме книгу, а затем, перерыв все вокруг, почувствовали разочарование и злобу. Невозможно точно угадать, как поведет себя толпа.

Но когда я подошла к порогу и выглянула наружу, то увидела как люди несли все вещи, которые принадлежали Уоттсам. Они не пропустили ни одной мелочи. Среди них были бесполезные приборы со шнурами и штепсельными вилками, подскакивающие по грязи. Одна женщина несла пластиковую корзину для белья. У нее был такой вид, будто она хочет забрать ее себе. Но никто ничего не взял. Большие вещи тащили по земле. Часть какой-то мебели двое мужчин волокли как свинью на убой. Я заметила одну или две усмешки. Но, к моему облегчению, радости я не услышала.

Раньше я никогда не видела ничего подобного, ничего, столь пропитанного местью. Я снова хочу сказать, что люди будто знали, что делать. Им не нужно было говорить куда что положить. Они принесли очень много вещей. Весьма ценных для нас вещей, но никто ничего не взял. Там была одежда. Фотографии. Стулья. Украшения из дерева. Резные фигурки. Маленький столик. И книги. Я никогда не видела столько книг. Я подумала, что мистер Уоттс мог бы дать их нам почитать.

Все полетело в огонь.

Это костер оказался более зрелищным, чем предыдущий. Было больше дерева. Мы молча смотрели на языки пламени. Никто не пытался скрыть свое участие, а Уоттсы не старались потушить костер. Ни одного гневного или обвиняющего слова.

Мистер Уоттс стоял возле костра, одной рукой обнимая Грейс за плечи. Казалось, будто они с кем-то прощаются. Хоть он и не дошел до того, чтобы казаться участником происходящего, но сделал так, будто оно казалось необходимым и приемлемым.

В следующий раз краснокожие будто просочились сквозь джунгли. Они подкрались к нам как кошки. Последним из джунглей появился командир.

На нескольких солдатах были повязки с пятнами крови. Часть повязок была сделана из разодранных на полосы рубашек. Офицер выглядел так, будто его мучила лихорадка. Его кожа отливала желтизной. Глаза его людей были красными и воспаленными, а у него — желтыми. Пот стекал по лицу командира, он просто сочился из него. Он выглядел слишком уставшим и больным, чтобы злиться.

Мы снова собрались вместе без всякого приказа. Некоторые солдаты принялись бродить по деревне, оружие мягко покачивалось у них на плечах. Я увидела, как один из них зашел в дом и спустил штаны, чтобы помочиться.

Мы все взглянули на офицера. Наверняка же он должен что-то сказать по поводу одного из своих людей, который справляет нужду в нашем доме. Но он то ли не захотел, то ли ему было все равно. Когда он заговорил, его голос звучал утомленно, только теперь я заметила, что ему трудно стоять. Он был очень болен.

Он сказал нам, что ему нужны еда и медикаменты. Отец Мейбл поднял руку, чтобы говорить от нашего имени.

— У нас нет медикаментов, — сказал он. Это было правдой. И это было плохо. Очень плохо. Костер явно выветрился из памяти офицера, потому что теперь мы увидели по его больному лицу, что он вспомнил, почему у нас нет медикаментов.

Он повернул голову назад и уставился в голубое небо. У него не было причин злиться на нас. Отец Мейбл ответил вежливо и никак не упомянул костер. Однако эта новость разочаровала офицера. Он устал быть тем, кем он являлся: устал от службы, устал от этого острова, от нас и от той ответственности, которую нес.