MMIX - Год Быка

Был ли замысел Иуды предательством с его субъективной точки зрения? Нет, разумеется. Он считал, что это просто посредничество, политическая технология по продвижению своего кандидата на должность царя. Был ли Иуда единственным посредником? Тоже нет, поскольку среди членов Синедриона были тайные поклонники Иисуса, как Никодим. Это означает, что Синедрион был политически расколот по вопросу признания Иисуса, и у Иуды был шанс на успех. Даже риторика Каифы, оправдывающего решение Синедриона нежеланием подставлять народ под римские мечи, свидетельствует об этом же – о политической неопределенности и сомнениях в рядах Синедриона. Почему же политтехнолог Иуда вдруг, неожиданно для себя, превращается в Предателя с большой буквы? Ответ очевиден: потому что так сказал Учитель. Сам Иисус в присутствии всех 12 учеников даёт жёсткую оценку неоднозначным политическим маневрам Иуды. «Несправедливо!» – скажет вам любой политтехнолог. Возможно, и несправедливо с точки зрения внешней власти и мирских оценок. Но для чего-то Иисусу нужна эта низкая несправедливость, для какой-то высшей справедливости?

Приходит злополучный для Иуды вечер четверга, когда Иисус без утаек объясняет ученикам, что должно произойти назавтра. Будет организованный Иудой суд, и будет казнь, и всё должно свершиться по слову пророков, в том числе и предательство одного из двенадцати. В этот момент внешняя самооценка Иудой своей роли должна была резко пойти ко дну. Никакого земного царства, никакого будущего первосвященника Иуды в храме. Полный крах прежних надежд, но есть ещё надежда сохранить внутреннюю самооценку, близкую связь с Учителем. Но Иисус подтверждает, что предательство свершится и честно предупреждает: «но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться. При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? Иисус говорит ему: ты сказал». [32]

32

Мф. 26,24-25 (прим. автора)

Всё, мир Иуды рушится! Внутренний кризис взрывает связь между внутренней и внешней стороной личности Иуды. Полное расхождение между внутренним и внешним – это и есть диавол, что в переводе с греческого означает всего лишь «разделяющий». Расколотая личность Иуды превращается в «зомби», рабски следуя заранее сформированной программе действий. При этом в глубине души, отдельно от внешней, умершей стороны личности живет любовь к Учителю. Но «внутренний человек» уже не может влиять на «внешнего человека», хотя и питает его своей энергией. Именно энергия этой любви делает смертельно разрушительным мятеж Иуды против своей общины.

Многие толкователи пытались представить дело так, будто Иуда действовал сам вопреки воле Иисуса. Но у Иуды не осталось своей воли после разрушения, смерти его души. Предсказать его запрограммированные действия было легко. Иисус точно знал, что Иуда будет искать его в саду за ручьём Кедрон, потому и направился с учениками именно в это место. Кстати, почему он пошёл туда со всеми учениками, а не один или с парой спутников? Выходит, Учитель хотел, чтобы все ученики увидели этот самый поцелуй Иуды.

В романе мастера есть ещё одна психологически достоверная линия судьбы предателя Иуды – любовная интрига. Такого рода деятельная личность, живущая лишь настоящим временем, нуждается в постоянном подтверждении самооценки – со стороны отца, учителя, начальства или женщины. При наличии конфликта между внутренней и внешней шкалой самооценки становятся неизбежны поиски любящей, заботливой женщины как источника успокоения для неуверенной души. Не буду утомлять читателей занудными цитатами из аналитической психологии, лишь замечу, что по учению К.Г.Юнга, между внешней, сознательной личностью и внутренним духом, принадлежащим коллективному бессознательному, находится личное бессознательное – «душа» или «анима», которая у мужчины имеет, как правило, женский образ и, соответственно, проецируется вовне на женщину – жену или музу.

Поскольку политтехнолог – это тоже иногда отчасти творческая профессия, то Низа – это и есть муза Иуды. Только в этом и состоит короткая параллель между музой мастера и музой Иуды, которую некоторые толкователи проводят на основе использования Автором метафоры такой любви – «как ударяет финский нож». Психологически достоверно, что Иуда проецирует личное бессознательное на образ любимой земной женщины. Именно потому, что его личность зациклена на внешнем. Был бы он горяч, как Иоанн, то искал бы в глубинах коллективного бессознательного другой женский образ – Софии Премудрости.

Но разве можно упрекать человека за желание земной любви? Нельзя, если это обычный человек. Но если судьба наградила многими талантами, разве можно растратить эти таланты на женщин и иные земные радости, вроде внешних атрибутов власти? Хотя, конечно, это и не столь большое прегрешение, как просто закопать талант.

Нет сомнений в том, что Иуда поначалу пробовал возвысить себя в глазах избранницы рассказами о гениальности Учителя и о своей роли любимого ученика. Нельзя винить простую женщину, почти иностранку в том, что она безразлична к иудейской мифологии, а потому оценивает мужчин по позднеантичным внешним стандартам. Проблемы тёплого Иуды неизбежно ведут к его зависимости сначала от внешней оценки недалёкой, но амбициозной женщины, а затем и к прямой рабской зависимости от величины суммы в денежном ящике. Булгаков подчеркивает этот момент любви к деньгам, поместив Иуду в меняльную лавку. Но это вовсе не означает, что мы согласны с авторами компромата, поместившими в евангелие от Иоанна обвинения в воровстве. Наоборот, Иуда приносил деньги в общину, будучи своим среди влиятельных людей в столице. Другое дело, что он пользовался для своего влияния именем Учителя.

Молодость Иуды отчасти служит если не оправданием, то объяснением его проблемы. Особенно наглядным оно выглядит при сопоставлении с Петром. Это сопоставление неизбежно, как только мы вслед за Булгаковым признаем Иуду тем любимым учеником, которого видит Пётр в финале четвёртого Евангелия. Оба были названы сатаной, оба предают Учителя в одну ночь, оба мечтают быть первосвященниками. Разница лишь в том, что Пётр уже отслужил своё в римской армии, уже вкусил в полной мере семейной жизни, то есть имеет жизненный опыт переживания той самой зависимости от внешних обстоятельств, которого не хватает Иуде. Если бы Иуда пришёл к Иисусу в более зрелом возрасте, то мог бы стать ещё одним Петром, надёжным как камень. Но даже и опытному Петру в момент посвящения его в первосвященники новой церкви требуется ещё раз напомнить о судьбе несчастного Иуды, его младшего собрата по служению.

Однако же Иуда пришёл к Иисусу в том незрелом возрасте, когда его приобщение к силе духовного знания несёт разрушение ему и всей общине иудеев, поверивших в Иисуса как своего мессию. Иисус знал о предопределении судьбы Иуды в тот момент, когда избрал его своим учеником в числе двенадцати. Об этом моменте выбора учеников «отцы церкви» как-то забывают в своих толкованиях. Видимо потому, что иначе пришлось бы отвечать на сложные этические и философские вопросы: Что же это получается, Иисус изначально избрал Иуду на его погибель? Даже если он жертвует одним ради спасения остальных учеников, то не уподобляется ли Каифе, обрёкшему на смерть самого Иисуса? И нет ли в такой трактовке основы того самого иудейско-кальвинистского спасения для избранных?

Всё же Иисус послан Отцом для того, чтобы спасти всех, точнее – чтобы все могли спастись, имея свободный выбор. А для того, чтобы выбор был свободным, нужно иметь знание обо всех последствиях этого выбора. Поэтому долг Учителя рассказать ученикам всё, что необходимо знать для свободного выбора в пользу спасения. Это и происходит на Тайной вечере – Иисус завершает обучение всех своих учеников, включая Иуду, рассказом о предстоящих назавтра и через три дня событиях. То есть условие свободного выбора соблюдено. Тогда же, в ночь на пятницу Иисус в молитве об учениках благодарит Отца за то, что сохранил всех учеников, «и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание». [33]

33

Ин. 17,12 (прим. автора)

Но как это исключение сына погибели соотносится с вот этой частью учения Христа: «Ибо Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее. Как вам кажется? Если бы у кого было сто овец, и одна из них заблудилась, то не оставит ли он девяносто девять в горах и не пойдет ли искать заблудившуюся? И если случится найти ее, то, истинно говорю вам, он радуется о ней более, нежели о девяноста девяти незаблудившихся. Так, нет воли Отца вашего Небесного, чтобы погиб один из малых сих». [34] То есть воля Отца в том, чтобы Сын Человеческий оставил остальных и спасал заблудшую, погибающую овцу. Разве Иуда – не тот самый случай?

34

Мф. 18, 11-14 (прим. автора)