Мне приснилось лондонское небо. В поисках мистера Дарси

В середине августа счастливые родители устроили своеобразные крестины. В церковь ребёнка не понесли, потому как оба ни во что не верили, но гостей всё равно собрали. Всё-таки большое событие. Устроили барбекю в саду, закупили сосисок и пива, соседи и друзья сидели до десяти вечера, разговаривали, вспоминали былые времена, и в какой-то момент Арине показалось, что она дома, среди своих, близких людей, что это обычные шашлыки на даче, по поводу или без повода, мероприятие одинаково замечательное само по себе. И вот-вот из дома выйдет отец, принесёт кружку чая, присядет возле её плетёного кресла, и они тихо помолчат, каждый о своём. А может, от толпы галдящей молодёжи отделится Олег и в очередной раз попытается разогнать её меланхолическое настроение. Она смахнула с себя воспоминания, как наваждение, и вдруг заметила, что в соседнем кресле, в двух шагах от неё, расположился Пашка, изрядно уставший от тусовки.

Огонь мангала давно потух, и в сад опустилась ночная прохлада. Выпивший добрых три литра пива Пашка полулежал в старом садовом кресле и смотрел на звёзды. Дашка с мужем и часть гостей давно перебрались в дом, а Арина, радуясь возможности поговорить с кем-то по душам, задержалась с Пашкой в саду. Долго не решаясь задать щекотливый вопрос о его неопределённом статусе, она зашла издалека.

– Как ты попал в Англию?

– По глупости. Все побежали, и я побежал. Беженец я. Политический. Диссидент. Почти настоящий. Протестовал против режима.

– Как же это тебя угораздило? Тебе же всего двадцать лет было! Юный революционер?

– А-а, молодые были, глупые, хотелось подвига. Я очень деятельный по молодости был, ещё со школы, этакий массовик-затейник, и постоянно на виду: то староста класса, то председатель пионерского совета, то комсомольский активист, самодеятельностью занимался, на баяне играл, разные праздники в школе проводил. Потом продолжил в институте, меня сразу заметили, стали во все мероприятия пихать. Мэр города приезжает – Паша с речью, инспекция из министерства образования – Паша с докладом, встреча с ветеранами – Паша с цветами, Международный женский день – Паша с частушками. В студенческом КВНе капитаном команды был, один раз в полуфинал выходили, нас по телевизору показывали. В Казань ездили, в Самару, в Москву. Я и пел, и танцевал, и экспромт мог выкинуть. Вот и допелся.

Пашка тяжело вздохнул и поёжился от холода. Арина побоялась, что он сейчас вернётся в дом и история останется незаконченной, но парень выдернул из-под себя спортивную куртку, на которой сидел, накинул на плечи и продолжил.

– На третьем курсе меня стали по профсоюзной линии продвигать – знаешь, все эти привилегии для избранных – базы отдыха, банкеты, бесплатные туристические путёвки. Постоянно тусовки, пьянки, танцы, самые красивые девчонки института вокруг вертелись, потому что мы были блатные. Владик у них был председателем профкома, башковитый пацан и свой в доску, такой в любую компанию впишется и кого угодно на что угодно подпишет, он для меня кумиром был. Ребята в профсоюзе постарше были, и я видел, что у них настроения революционные, такое выраженное недовольство режимом. Вот, вроде, жизнь меняется, новые времена наступили, железный занавес рухнул, с Америкой связи наладились, мы стали ближе к загранице, в России уже гласность, демократия, свобода слова и секса, а у нас всё как в советские времена. В общем, затеяли они митинг протеста на центральной площади. Мы вроде без злого умысла, организовали всё так, чтобы привлечь как можно больше молодёжи и студентов. Ребята из профсоюза политическую линию продвигали, а я песни-пляски организовывал. Ещё кучу ребят втянул, из тех, с кем вместе выступали на праздниках. Я в политику особо и не вникал, мне не очень интересно было. Конечно, хотелось больше свободы и демократии, но не до фанатизма. Воспринимал всё как очередную тусовку. Что-то вроде создания Союза студенческой молодёжи. Народу собралось много, мы бесплатные пирожки и напитки раздавали. Организаторы с плакатами и речами, а я больше на сцене да за кулисами вертелся.

Пашкин голос дрогнул от воспоминаний о той прежней, теперь уже навек утраченной жизни, которая даже ему самому показалась такой яркой, такой увлекательной, даже в чём-то героической.

– Лукашенко нас, конечно, не понял. Понагнал милиции. Произошло столкновение. Сам не знаю, как дело дошло до потасовки. Я из-за кулис выскочил, смотрю – народ разбегается кто куда, а часть группы с милиционерами бьётся. Я даже не знаю, кто первый начал. Может, и мы. В общем, нас восьмерых арестовали и отвезли в участок. Уже через два дня было ясно, что наша песенка спета. В тюрьму нас не посадили, ибо особого ущерба мы не нанесли, но мы ещё из участка не вышли, как уже знали, что вылетели и из профкома, и из института, и что висим на доске позора, и что наше дело в родной альма-матер в таких тонах подали, что мы ни в другой вуз не устроимся, ни на работу приличную не попадём. Деканат и ректорат сразу за свои задницы испугались, поэтому дружно облили нас грязью и заявили, что они к нашим идеям никакого отношения не имеют и о планах наших преступных даже не догадывались. Наставники мои тогда сразу смекнули, что всё их блестящее будущее обломилось. Что не будет больше ни санаториев, ни халявных банкетов, ни тёплых мест в горкоме, даже девчонок не будет – кому мы теперь нужны, вообще никому. Мы на следующей неделе должны были в Болгарию лететь на Слёт студенческой молодёжи, шестеро из нас, во главе с Владиком, и уже билеты были куплены, и визы оформлены, а теперь всё горело синим пламенем.

Он немного помолчал и бросил испытующий взгляд на Арину, оценивая степень её вовлечённости, от которой зависело, стоит ли посвящать едва знакомую девушку в свои шпионские истории и заслуживает ли она его доверия. Арина сидела тихо, неподвижно, и что-то в её позе или выражении лица убедило Пашку продолжать.

– Тогда Владика осенило, и мы разработали план. С помощью доверенных людей проникли в кабинет профкома и вынесли все документы по нашей поездке, в общей суете все про эту поездку забыли. А через два дня мы уже сидели в самолете Минск – София. Может быть, если бы мы промешкали ещё несколько дней, наше дело бы достигло высших политических эшелонов, нам бы аннулировали визы и сделали бы невыездными, как диссидентов. Но неповоротливость бюрократической машины сыграла нам на пользу, и мы добрались до солнечных берегов Болгарии. В тот же день нарисовались у ворот британского посольства и объявили себя политическими беженцами. Сказали, что хотели провести мирную студенческую акцию в пользу гласности и демократии, а правительство выслало против нас вооружённую полицию. Искать политического убежища у Болгарии мы не можем, потому что они в дружбе с нашим президентом, поэтому просим убежище у Великобритании. Я английским тогда не владел, поэтому почти ничего не понял. Видел только, что Владик и фотографии показывал, и документы по организации демонстрации, и побои предъявил, и справку о задержании в участке (это он у милиционеров попросил, якобы для объяснения ректору причины пропуска занятий). И когда он успел всё продумать и подготовить – ума не приложу. У нас между митингом и поездкой всего четыре дня было. Толковый парень был, мог бы мэром города стать в будущем. Или даже президентом.

– Почему был? – насторожилась Арина. – Он что, погиб?

– Нет, крыша поехала. Прожил несколько лет в Англии и свихнулся. Мы его посадили на самолёт и отправили домой.

– А остальные?

– Остальные здесь живут. Мы до сих пор на связи, только общаться уже не очень тянет. Двое на литовках женились, более менее устроились, дома купили, с работой определились. Третий с девчонкой из Белоруссии живёт, оба без документов. Ещё один сам по себе, до сих пор не работает, на содержании у государства. Траву курит постоянно, думаю, скоро последует за Владиком.

– В Беларусь?

– Нет, крыша поедет. Он уже загоняться стал.

– Что же вас так плохо приняли? А ещё хвастаются, что Англия покровительствует политическим беженцам со всего мира.

– Нас не приняли плохо, – Пашка взмахнул руками. – Нас очень хорошо приняли. Мы тут как короли первые месяцы жили. Нам дом целый дали, на английские курсы отправили и денег каждую неделю давали, фунтов по пятьдесят. И даже работать не заставляли. Открыли на нас дело и начали расследование.

– А потом?

– А потом ничего. До сих пор расследуют.

– Шесть лет?

– Шесть лет. И до сих пор без права на работу. Мы поначалу радовались, а потом нас тоска взяла. Ни родителей, ни друзей, никакой деятельности, никаких митингов, стачек, противостояния. Тихая сытая жизнь. Только на коротком поводке – на пятьдесят фунтов в неделю особо не разбежишься. Что ты купишь – еду да сигареты. Первый год мы путешествовали много. За границу выехать не могли, да и сейчас не можем, а Англию изъездили вдоль и поперёк. Сначала автостопом, потом машинку купили, старенькую, дешёвую, но бегала хорошо. В Шотландии целый месяц тусовались, с палатками, на берегу Лох-Несса неделю стояли, чудовище ждали, по замкам и озёрам проехались, на острове Скай ещё неделю стояли, так нам понравилось, природа там удивительная, знаешь такой? Даже до острова Мэн добрались, где живут бесхвостые кошки. Пожалуй, в Англии нет такого места, где я не был. Денег постоянно не хватало, экономили, как могли. Вместо гостиниц в палатках жили, в машине ночевали, барбекюшницу с собой повсюду возили, потому что костры жечь нельзя, мы сосиски жарили, рыбу, котлеты для бургеров.

Он помолчал, застегнул молнию спортивной куртки, потом опять расстегнул, словно не понимая, жарко ему или холодно.

– Потом нам всё это надоело безумно, и мы вернулись в Лондон. Пошли на стройку. Разрешения на работу у нас не было, но тогда не больно спрашивали. У нас появились деньги, хорошие деньги, но при этом тупая работа, предельно ограниченный круг общения и никакой творческой деятельности. У нас случилась массовая депрессия. Сидели вечера напролёт, пили, курили травку и рассуждали до полузабытья о том, как бы сложилась наша жизнь на родине, если бы мы не уехали, если бы не затеяли этот митинг, если бы митинг прошёл успешно, если бы мы остались в Болгарии и если бы вернулись сейчас домой. Разговоры-разговоры-разговоры. Целый день кирпичи носишь, а вечерами куришь и разглагольствуешь. Я думал, у самого крыша поедет.

У меня тогда девушка появилась, словачка, Ивета, она по-русски немного говорила, мы с ней как-то быстро сошлись. Денег у меня тогда было немерено, фунтов по пятьсот в неделю зарабатывал, мы с ней отдельный дом сняли, я от приятелей немного отошёл, жизнь наладилась. За три года на стройке заработал на квартиру в Минске. А потом зашёл в тупик. Документов нет. Учиться не могу. Работать не могу. Домой поехать не могу. По Европе путешествовать тоже. Ивета везде одна ездила – к родителям в Словакию, в отпуск в Италию. Потом ей это надоело, она начала жаловаться, что это, мол, за жизнь такая, ни дом ни купить, ни жениться, ни детей завести, даже к тёплому морю поехать нельзя. Работаю на стройке, прихожу каждый день грязный и вонючий, и все друзья у меня строители, и никакого просвета нет.