Мнемозина

— У вас на каждый месяц свой журнал? — зло спросил я.

— Ну, так удобнее просто. Обычно мы их заполняем и складываем в стопочку, редко когда просят что-то показать, но чтобы пропадало… Такое впервые.

Вид охранника был самый жалкий. Он испугался до такой степени, что щеки ввалились, а губы посинели. Учитывая его солидный возраст, я испугался, что его может хватить удар. Но церемониться было некогда. Кто-то старательно заметал за собой следы, а я обругал себя за то, что не подумал забрать записи раньше.

— Кто-то посторонний мог взять журнал? — продолжил допытываться я и по лицу охранника, невыразительно пожавшего плечами, я понял, что это возможно. Но в это верилось с большими оговорками. На лице мужчины мелькнуло озарение, которое он поспешно подавил. Скорее всего, он догадывался, кто мог взять журнал, но открыть мне эту тайну не хотел. Замкнувшись, мужчина угрюмо копался в стопке бумаг, демонстрируя невероятную занятость. Елейность и желание угодить мне, а, стало быть, Рокотову, испарилось.

— Когда в дом приходит прислуга, вы это фиксируете? — спросил я.

— Разве что только чужие… — буркнул он. — Клининг или доставщики. Своих мы в лицо знаем. Раньше фиксировали, а сейчас как-то подзабили на это… У нас же приличный район, и дом элитный, я уже три года тут работаю, никогда никаких ЧП… Да вы не думайте, найдется журнал, скорее всего, куда-то засунули…

— М-да, найдется, — досадливо произнес я. Охранник продолжал приседать передо мной в реверансах, но мне было не до его волнений. Версия, что Ксению убил кто-то близкий, переросла в уверенность. И этот же человек кружил рядом со мной, как голодная акула.

****

Семен Брох моему звонку не обрадовался и помощи не обещал. Но иных выходов на правление банка у меня не было.

— Ванечка, ты же таки понимаешь, что при любом раскладе могут пострадать клиенты банка? — вкрадчиво произнес старый шельмец. — И никому это не понравится.

— Семен Натанович, меня не интересуют чужие вклады и деньги. Пусть хоть плавают там в золоте, как Скрудж МакДак. Мне просто нужно увидеть двери соседнего дома: кто входил, кто выходил. И я — адвокат, а не прокурор, в суд не потащу, — досадливо ответил я. Но пронять Сему было трудно.

— Зная твои таланты, Ванечка, я не могу быть в этом уверен. Когда ты начинаешь активность, горе тем, кто выступает против твоих клиентов, а мне еще хотелось бы немного пожить и спокойно поработать в этом городе, и не иметь проблем.

— Сема, ты просто не хочешь мне помочь.

Брох вздохнул так, что мембрана телефона затрещала.

— Ваня, не дави на мою совесть. В этом жестоком мире я вынужден лавировать между струйками и не намокнуть, потому что у меня — две дочки, и я хочу стать счастливым дедом, а потом, в глубокой старости, умереть в своей постели. А ты толкаешь меня в пасть к крокодилам.

— Семен Натаныч, прекрати ныть, — приказал я. — Я прошу тебя просто позвонить и спросить. Если тебе откажут, так тому и быть, но ты же хитрый лис, и можешь умаслить кого угодно. Так что я на тебя надеюсь.

— На Броха надейся, но и сам не плошай, — вздохнул мой собеседник и отключился. Почему-то я был уверен, что старому еврею удастся уговорить главу банка, чтобы мне предоставили доступ к записям камеры.

20

Ночью мне приснился кошмар. Я по непонятной причине стоял на сцене старого театра, освещенного сотней свечей. Занавес, черно-белый, уходящий ввысь, шевелился и трепетал от тысяч черно-белых бабочек. Зал был полон, и в каждом зрителе я видел знакомое лицо, но стоило сфокусировать на нем взгляд, как лицо расплывалось в безглазый блин. С потолка бил яркий луч софита, освещая зависшее в воздухе тело юной девушки. По ее коже ползали мнемозины, складывающих и раскрывающих свои крылья. Бабочки вонзали хоботки в белую, как мрамор плоть девушки. Ее раскинутые и согнутые под неестественным углом руки заливала кровь, капая на пол.

Меня против воли поднесло к мертвому телу. Когда я приблизился вплотную, кожа на груди девушки лопнула и разошлась, и из чрева высыпались отвратительные жирные личинки. Глаза мертвой девушки раскрылись, и она открыла рот, из которого вверх вылетел целый рой насекомых. Зрители начали аплодировать и бросать на сцену черные цветы, которые бились о пол и разлетались на осколки, словно стеклянные. А где-то вдали, у самого выхода, в резком контровом освещении, стояли моя жена и сын, позади которых стояла еще одна фигура. Лысый мужчина с изъеденным оспой лицом, обнимал их за плечи, и улыбался пастью барракуды. Горячий запах крови ударил мне в ноздри. Я поглядел в лицо убийцы и сделал шаг к нему, когда холодная рука мертвеца схватила меня за запястье. Ксения Рокотова, поедаемая тысячами бабочек, смотрела на меня ясными голубыми глазами.

— Помоги мне, — прошептала она, выплюнув вместе с кровью клубок червей. — Мне так холодно здесь одной.

Я открыл глаза. Моя постель была мокрой от пота. В стекло билась белая бабочка, та самая, которую моя покойная жена назвала боярышницей. Я нащупал пепельницу левой рукой и, не целясь, бросил ее в окно, промахнувшись на целый километр. Пепельница ударилась в стену и разлетелась на части. Безмозглое насекомое продолжило биться в прозрачную преграду, пока я не поднялся и не раздавил ее пальцами, оставив на коже чуть влажную пыльцу.

*****

Отправляясь в Красногорск, я тщательно следил за машинами, что ехали следом, опасаясь привести хвост к очередному свидетелю. Несколько раз я сворачивал на небольшие улочки, где было невозможно не заметить преследователей, но, кажется, мне везло. Охранники четы Макаровых в этот день решили оставить меня в покое, либо настолько поднаторели в слежке, что я их не заметил. Убедившись, что за мной не следят, я вывернул на трассу, которая вела к Красногорску.

С бывшей женой Рокотова я не созванивался, решив действовать на удачу, и не прогадал. После рассказа Лары я предположил, что финансовые дела Светланы обстоят не слишком хорошо, и потому совершенно не удивился, узнав, что она живет в обычной блочной девятиэтажке, не в самом престижном районе. Двор выглядел удручающе, с разрушенной детской площадкой, алкоголиками в рваных майках на свободных скамейках, и подъездом, в котором воняло кошачьей мочой. Я нашел нужную дверь и позвонил. Женщина открыла мне дверь сразу, будто стояла за ней. Светлана была одета, как для выхода, скорее всего, она только что вернулась. Я успел заметить пакет из которого торчало горлышко бутылки.

— Добрый день, — вежливо представился я.

— Добрый. Чем обязана… — кивнула Светлана, оглядев меня с ног до головы и кокетливо добавила: — чуть не сказала — такому красивому мужчине, но теперь разглядела ваши боевые раны. Но они вас не портят. Так что вам угодно, уважаемый?

Из ее рта несло кислятиной. Несмотря на то, что часы едва пробили полдень, Светлана успела опохмелиться и сбегала за добавкой, поскольку до нужной кондиции не дошла. Выглядела она скверно, хотя развалины лица еще хранили остатки былой красоты. Экс-жена Рокотова располнела, обрюзгла, в плохо прокрашенных волосах проблескивали седые пряди. Где-то там, под этой рыхлой кожей, таилось поразительное сходство с юной девочкой, похороненной на Троекуровском кладбище.

— Мне нужна Светлана Фюрстенберг. Это вы? — спросил я.

— Баронесса фон Фюрстенберг, — высокомерно поправила меня Светлана. — Да, вы пришли по адресу. Это я. А кто вы?

— Иван Стахов. Адвокат.

Ее губы скривились в плаксивой гримасе. Светлана картинно заломила руки и начала причитать.

— Послушайте, я уже говорила господину Захарченко, что произошла досадная неприятность. Все деньги были пущены в дело, но подвела типография. Журнал будет выпущен буквально со дня на день, я уже ничего не могу отыграть назад, сами понимаете, краска, бумага, фальцовка, зарплата работникам, аренда… Ну, войдите в мое положение! Да, я должна, но я — слабая женщина, все на себе, работаю буквально на износ… Могу же я ошибаться… Я же человек, в конце концов, а не машина…