Мобильный свидетель

— Могу я узнать имя клиента? Обычно деловой разговор со мной начинался с имени: вот его ты должен убрать.

— Ты узнаешь имя клиента в Москве. Ты торопишься, я вижу. Не стоит. У нас впереди не одна беседа. Тебе предстоит усвоить немало инструкций и положений. Встретимся через час.

Котик встал и подошел к двери. На пороге он обернулся… но так и не задал вопрос, беспокоивший его. А Смит в очередной раз «приравняла» его к элите ВМФ — морскому пехотинцу. И в отличие от Котика не стала сдерживать своего любопытства:

— При каких обстоятельствах ты первый раз убил человека?

— Я выполнял боевое задание в Ингушетии.

— Расскажи подробнее.

— В это трудно поверить, но… я пожалел дом, в котором забаррикадировались боевики…

Было видно, что каждый кирпич в нем уложен с любовью. Как будто его строил отец Котика, а сын помогал ему. Это трудно объяснить. К тому же руководитель операции получил предписание взять одного из бандитов живым. Котик подошел к командиру взвода: «Разрешите мне». — «Разрешить что?» На него он даже не посмотрел: пялился в бинокль на окна дома. Когда Котик ему растолковал, что вместе с товарищем «попытаются скрытно проникнуть в адрес и произвести захват одного из боевиков», он как-то быстро согласился и тут же предупредил: «Как только вы окажетесь по ту сторону забора, за вами никого не будет. Это понятно?» Саша и его напарник понимали, что там они окажутся без поддержки, а если запросят ее, то выстрел танка погребет их под обломками, шквальный пулеметный огонь изрешетит и боевиков, и разведчиков. Получив сверху разрешение на проведение вылазки силами двух бойцов, командир распределил состав на несколько подгрупп: снайперы и пулеметчики обеспечивали безопасное проникновение пары на объект, ну и так далее. Ключевым моментом тут стала незапертая входная дверь. В бинокль Котик сумел разглядеть небольшую щель между ней и коробкой. Видимо, боевики не теряли надежды выбраться из огненного котла. Так что им ничего не нужно было выламывать и сносить с петель. По оперативным данным, боевиков было двое, но их могло оказаться больше. Одеты бойцы были не по штату: без разгрузок, шлемов, которые только стесняли оперативное проникновение, обуты в кеды, вооружены АПБ — бесшумным вариантом «стечкина». Дверь даже не скрипнула, и они с другом просочились внутрь. Обследовав восточную и южную часть первого этажа, они спустились в подвал. Там-то и натолкнулись на боевика. Он расширял подвальное окно, расшатывая кирпичи ломиком. Его напарник в это время вел огонь из автомата на втором этаже. Используя фактор неожиданности, бойцы навалились на боевика, оглушив его, и связали. Товарищ Котика остался с ним, а сам Котик поднялся на второй этаж. Форсированные очереди из автомата выдали местоположение боевика. Котик появился у него за спиной в тот момент, когда он опускал «абакан», чтобы дать очередь из «калаша»; калибр другой, звук выстрела другой, так что он достаточно умело вводил группу спецназа в заблуждение, имитируя двух стрелков, отстреливаясь иногда с двух рук разом. Вооруженный, он представлял для Котика смертельную угрозу, так что мыслей взять его живым у него не возникло. Предчувствуя опасность, боевик повернул голову в сторону спецназовца, а мгновением позже — вскинул автомат для выстрела. Котик опередил его и отстрелял из «стечкина» ему точно в голову.

— Я смотрел ему в глаза и не видел в них ничего человеческого. Хотя часом ранее во мне проснулась жалость к жилищу, в котором окопались двое бандитов, — закончил Котик свой рассказ.

Эшли с минуту молчала.

— Ты забрал жизнь незнакомого тебе человека. Что ты чувствовал?

— То, что я забрал ее по праву. Как если бы когда-то сам дал ее этому человеку. Это трудно объяснить.

— Понимаю, — покивала Смит. — Ты говоришь о справедливости.

Ровно через час она продолжила опрос своего подопечного. Она не требовала абсолютной точности в ответах на поставленные ею вопросы и с пониманием, казалось, относилась к пропускам — это когда Котик или пожимал плечами, или качал головой, так или иначе отказываясь отвечать (в какой-то степени сама Эшли неточно выстраивала вопрос на русском языке).

— Ты не думал о карьере военного?

— Меня к этому шагу подтолкнул ротный.

— Ротный? А, командир роты, понимаю. И?..

— Я получил рекомендательные письма, характеристики из воинской части и приобщил их к заявлению, которое подал в военкомат. В результате рассмотрения моего рапорта я прошел отбор. Потом прибыл в военное училище, прошел медкомиссию, физподготовку, сдал психологический тест, сдал экзамены, прошел собеседование со специалистом по профотбору. В итоге я не обнаружил своей фамилии в списке зачисленных в училище. В ректорате мне сказали, что конкурс был большой. Я сгорал со стыда, когда сделал намек на боевую спецоперацию: разве она не пошла мне в зачет? Мне ответили, что к ней не помешала бы медаль. Я не сдался и решил поступать на следующий год. Я работал и учился — в смысле занимался самообразованием, увлекся спортивными танцами. В апреле снова подал заявление, прошел отбор, но снова не прошел по конкурсу. Я потерпел второе кряду поражение, и оно выбило меня из военной колеи. Так мне казалось. Но в тот «день поражения» мне повстречался один человек. Он был старше меня, и представился он офицером военной разведки. Он и перевернул мое представление о работе этого ведомства. Он дал мне больше, чем все педагоги военного училища.

— Назови имя этого человека.

— В обмен на адрес твоей семьи.

И Котик посмотрел на Эшли так, как смотрел на убитого им боевика — так расшифровала его холодный взгляд сама Смит.

— Закроем эту тему, — сказала она тоном «вернемся к ней позже». — Расскажи о твоей личной жизни. Ты планировал семью? У тебя была женщина, с которой ты…

«Пока смерть не разлучит вас».

Котик был готов повторить эти слова за священником, давая клятву верности и наплевав на ее устаревшую форму: верность в нынешнем мире не в почете (модерновый мир развешивает баннеры «Свобода без уз и обязательств»). Он отталкивался от обратного — от измены и предательства, которые убивают все, к чему прикоснутся.

«В богатстве и бедности».

«Лучше блюдо зелени, и при нем любовь, нежели откормленный бык, и при нем ненависть».

— Да, мне посчастливилось встретить женщину. Она сказала мне: «Гуляй, пока молодой». Die Another Day («Умри, но не сейчас»), — он постарался довести смысл фразы по-английски и в более понятном для американки ключе.

— Она была старше тебя? На пять… семь… десять лет? — надеясь, что в одной из пауз Саша утвердительно кивнет, гадала Смит.

— Она была старше на целую жизнь.

— Закроем и эту тему, — покивала Эшли, видя нежелание Котика распространяться о личном.

«Она была старше тебя?» Эшли скорчила гримасу. Она могла напороться на ответ: «Вашего возраста». Про себя она говорила, что вступила в пору самого сочного возраста — хоть отжимай. В этом году ей исполнилось тридцать семь. Пусть бы ей исполнилось сорок — неважно. Ее подопечный был моложе, и она невольно старалась выглядеть моложе, чем на самом деле, как если бы вставала на цыпочки, подтягиваясь к более высокому, сравнила она, отбрасывая мысль о том, что невольно тянулась к нему. Была бы она еще старше — шестьдесят, например, она бы выглядела молодящейся старухой. А так…

Она подошла к зеркалу и ужаснулась. Волосы сальные, как будто за обедом ей не подали салфетку и она вытирала руки о голову. «А ведь я только вчера принимала душ». Точнее — позавчера. Это много, целая вечность. Это все равно что вчера брызнуться дезодорантом и вчера же почистить зубы. Maintain one’s reputation — ей нужно было держать марку. Она — офицер в самом широком смысле этого слова: имела воинское и специальное звание, являлась заметной фигурой, представляла управление. И вот все это с немытыми волосами.

Распаковав багаж, она сложила в пакет банные принадлежности и, сунув ноги в тапочки, вышла в коридор. И там столкнулась с дежурным: громадным, под два метра морским пехотинцем.

— Где тут у вас душ?

— В конце коридора, направо. — И быстро добавил: — Мужской душ.

— Вот поэтому ты и пойдешь со мной. Подежуришь у двери.

Сайкс сказал ей: «Я подумал, Эшли Смит — мужчина». Поэтому подготовились соответственно. Но и не разочаровались. Эшли стояла под упругими струями «мужского» душа, поднимая голову, опуская, поворачивая из стороны в сторону, как будто делала утреннюю зарядку. Она пробыла в душе долго, не меньше двадцати минут. Немного пожалела дежурного морпеха: тот устал ждать. Но теперь хоть избавился от желания заглянуть в душ.

Еще одна душная ночь — так казалось Котику, потому что место его бывшего заточения было в зоне видимости. К груди подкатила тошнота. Саша сел в кровати и коснулся холодного лба. Пальцы подрагивали. Через минуту его колотило, как при лихорадке, сопровождающейся жаром и ознобом. Жар — в тюрьме, озноб — в военном бараке, оборудованном кондиционером. Почувствуйте разницу.

Он почувствовал нечто другое — связь с заключенным под номером 2711: им был его сосед по камере Джошуа. Он тоже не спит. Все его мысли о беглеце: как он, что с ним, довел ли он до конца рискованное мероприятие. Джошуа отсидел семь лет, впереди всего год, срок, который можно переждать на одной ноге. Саша стал четвертым его соседом, и с каждым чернокожий заключенный делился своими отчасти безумными, отчасти блаженными грезами: «Выйду на свободу, поселюсь в „Либертаде“ в номере 2711. Наутро оставлю этот номер, и за моей спиной хлопнет негромко дверь с этой табличкой».

Несомненно, что-то ценное было в его словах. По-русски говоря, он хотел «пошить костюм с отливом и махнуть в Ялту» ; он мечтал купить автомобиль с магнитофоном… Все заключенные мечтали об этом.

Саша мерил шагами комнату и словно убеждал себя принять предложение американского разведчика в юбке. Главное для него — снова оказаться дома, а дальше — «посмотрим».

Его выдернули для беседы с Эшли Смит, как на допрос в тюрьме. Котик сполоснул лицо холодной водой и в сопровождении пехотинцев прошел в комнату американки.