Модель событий

— Зачем отступаться? — удивился Денис. — Я же могу состряпать фальшивый договор. Или даже справку. Уж что-то, а изобразить фальшивое документальное подтверждение чему угодно я в состоянии.

— Да уж, некоторые люди только и ждут того, что им выдадут удостоверение о смысле их жизни. Иначе они не поверят в то, что у их жизни есть смысл или, скажем, цель. А ведь у некоторых цель бывает совсем простая и приятная: жить счастливо, получать от этого удовольствие. И есть все шансы жить именно так, то есть обстоятельства благоприятствуют. Но наш клиент ищет глобальный смысл. Ради него он готов страдать, ну и страдает, конечно. Страдает-страдает, а смысла всё нет и нет. И смысла нет, и счастье улетело.

— Почему же нет смысла? Когда стремишься к чему-то — то обязательно достигнешь, — не согласился Денис.

— Знал бы он, к чему стремиться. Когда у человека нет цели, а есть только смутное ощущение того, что смысл его жизни заключается в каком-то глобальном свершении, ради которого можно страдать и жертвовать собой, то в сухом остатке мы имеем что?

— Что человек на самом деле стремится к страданию, — грустно констатировал Денис.

— Именно. И получает что?

— Получает то, к чему стремится. Надо же, какая примитивная ловушка!

— В которую люди сами себя загоняют, заметь. Никакие шемоборы, никакие душегубы, никакие тираны не говорят нашему герою: пойди-ка и пострадай. Он сам. Думает, что за страдание ему всегда воздастся великой целью.

— Но ведь бывает, что воздаётся, — не отступался Денис. Ему почему-то стало очень жалко несчастных страдальцев, идущих в полной темноте друг за другом к краю пропасти и воображающих, что в пропасти их ждёт и цель, и смысл, и счастье жизни.

— Бывает. Когда человек не стремится к страданию и даже пытается его избежать, а на роду ему написано — страдание, но одновременно и достижение великой цели.

— Извини, не улавливаю разницы.

— Ну, вот смотри-ка. Растёт в чахлой и скупой пустыне, на почве зноем раскалённой, уродский кактус. Раз в пять лет, когда пустыню орошают благодатные дожди, кактус выбрасывает невиданной красоты цветок, полюбоваться которым приезжают туристы, ботаники, светские дамы и прочие граждане мира. А в простом садике, возле дома преуспевающей семьи, растёт на клумбе роза. Самая обычная роза. Её поливают и пропалывают, подкармливают и подстригают — словом, живётся ей неплохо. Таких розовых кустов в мире много, и все они дарят людям радость. Но вот наша роза узнаёт о том, что в пустыне растёт кактус, цветы которого поражают своей красотой и специалистов, и простых людей в самое сердце. И роза понимает, что она тоже достойна преклонения. Ей уже не мила клумба, и витаминная подкормка, и её симпатичные, но такие обыкновенные бутоны. Словом, роза выкатывает хозяевам требование и просит пересадить её в пустыню, где — уверена наша героиня — она расцветёт так, что кактус от зависти подавится собственными иголками. Итог печален: не дождавшись благодатных дождей, роза усыхает, а в лучшем случае превращается в верблюжью колючку. А кактус продолжает цвести, ничего не зная об этой печальной истории.

— Целой жизни не хватит на то, чтобы это понять, — вздохнул Денис, — целой простой, короткой, незначительной человеческой жизни.

— Да нет. Жизни, как мне кажется, как раз хватит. Ровно для того, чтобы понять то, что нужно, — и тут же умереть.

— Насколько было бы проще, если бы люди рождались сразу со знаниями, полученными в предыдущей жизни — если допустить, что она была. — Денис, казалось, совсем забыл о своём расписании и о работе вообще, так его захватила эта беседа. — Не надо было бы бродить по собственным снам, блуждать по чужим книгам, прислушиваться к обрывкам разговоров старших, чтобы понять, как всё устроено. Можно было бы не тратить время на повторное обретение базовых знаний, а заняться чем-то новым.

— Ну да, — хмыкнул Шурик, — особенно если в прошлый раз ты родился в Средние века. А тут вокруг — такой научный прогресс. Да твои дремучие знания будут тебе только мешать. Ты ведь точно знаешь, что это солнце вращается вокруг земли — и точка. Или родишься ты лет через триста — а языка, на котором ты говорил, уже не существует. Ходишь со своими знаниями, как немой, учишься понимать людей заново.

— Ну хорошо, я вполне переживу без знаний, как таковых. Но есть же вечные ценности, а? Скажем, понимание того, что страдание «во имя» само по себе ничего не гарантирует?

— Допустим, ты всё это понимаешь, родился в очередной раз с необходимыми базовыми знаниями, лежишь в люльке, избегаешь лишних страданий, потому что прожил до этого уже четыре жизни, и думаешь, что всё давно понял. А кто-то взял и родился впервые. Такое ведь тоже возможно. И ты — весь такой профессор — лежишь с ним в соседних люльках и хочешь завязать приятное знакомство или хотя бы поболтать, пока не настало время кормления. Ты ему: «Любезный, как вы полагаете, что изменилось на Земле с тех пор, как мы покинули её в прошлый раз?» А он в ответ: «Агу! У-ня-ня!» А ты в крик: «Нянечка! Быстро ко мне! Уберите этого дебила куда-нибудь подальше!»

— Не стал бы я кричать. Я же тоже когда-то был таким несмышлёнышем — ну когда родился впервые?

— Да-да. И прожил потом жизнь раба. Потому что всех рождённых впервые решено было отбирать у родителей и отправлять в резервации, где их воспитывали так, чтобы они работали на благо остальных, уже повидавших не одну жизнь. В самом деле, чего церемониться с дебилами?

— Они не дебилы! Они просто ещё ничего не знают, но научатся! И в следующей жизни уже не будут рабами, — заступился за воображаемых младенцев Денис.

— Они привыкнут к тому, что они — рабы. Уж добрые хозяева постараются! Переломают им психику так, чтобы и в следующих перерождениях бедняги не вздумали поднимать голову. Так что, знаешь, честнее стирать память всем, кто решил родиться заново. А если ты так дорожишь своими драгоценными знаниями — так оставайся бестелесным и совершенствуйся, сколько влезет.

— Получается, что перерождение для кого-то — единственный способ стереть из памяти какое-нибудь ужасное воспоминание? Это в какой-то степени прощение, искупление и при этом ещё один шанс понять что-то такое, что доступно только в материальном мире? — произнёс Денис.

— Ну да, ну да, — покивал Шурик. — Предположим, что земная жизнь — это... ну, скажем... создание рукописи. Пока жив — можешь её править, как хочешь, сокращать и менять по своему усмотрению. А как только умер — считай, что она опубликована. Что написано пером — ну, ты в курсе, да? И в то же время после того, как рукопись стала книгой, жизнь её не заканчивается, а, скорее, начинается. Её могут прочитать, забыть, раскритиковать, наградить, экранизировать. Да что угодно с ней может произойти. Вплоть до стотысячного юбилейного переиздания на новом уровне.

— И всё-таки жаль, что нельзя родиться с первичными навыками — чтобы не учиться всему заново, а продолжать развитие, — вздохнул Денис. — Как бы так исхитриться и написать письмо себе в следующую жизнь?

— Ты рассуждаешь, как родители, которые стараются оградить ребёнка от своих собственных ошибок, а в итоге...

— Знаю. В итоге ребёнок всё равно совершает все свои собственные ошибки, и ещё заодно — родительские, потому что они все уши прожужжали: не ходи на соседний двор, не лезь на дерево, а он бы и не полез, если бы ему так активно не запрещали. Ну, так то — родители. А если сам...