Модель событий

— А если ты в следующий раз родишься уже совсем для других целей? Для других ошибок? Для того, чтобы выучить другой урок? Ты же не пойдёшь на экзамен по математике со шпаргалками по литературе. Ой, прости, я забыл, что ты обучался не как мы, простые смертные, и никогда не сдавал экзаменов.

— Это не мешало мне виртуозно готовить шпаргалки по некоторым скучным предметам. Уверяю тебя, обмануть учителя, когда ты в классной комнате один, — задача не из лёгких. Но я просто физически не способен заниматься тем, что мне неинтересно. Я предпочту выглядеть занудой, идиотом, чудиком или даже деревенским дурачком, лишь бы не разговаривать о том, что меня мало интересует

— А я, — признался Шурик, — готов на любое самопожертвование. Лишь бы не показаться собеседнику занудой, идиотом или деревенским дурачком.

Обычно Ингвар Эрикссон нагружал своего бесправного раба разнообразной невыполнимой работой и никогда не вдавался в подробности. Часто Дмитрий Олегович даже толком не понимал, что же он делает, просто доводил очередной проект до логического завершения и брался за следующий. Но на этот раз он чувствовал себя не просто солдатом, отпущенным в увольнение, но солдатом, достойным доверия. А как же, учитель рассказал ему про шемоборов-изгнанников более чем достаточно — впору роман писать. Умолчал Ингвар только об одном: по мнению Зелёных хвостов, справиться с этим заданием мог только Дмитрий Маркин. Мог, впрочем, и не справиться. Но только у него одного были на руках все ключи, все инструменты для того, чтобы достичь успеха.

Однако сообщать об этом недостойному ученику старый мудрый шемобор не стал, а не то мальчик возгордится, да и от глупой своей гордости провалит операцию. С первой ступенью такое время от времени случается: стоит им почувствовать вкус побед, оценить себя по достоинству или чуть выше, как даже самые простые дела начинают валиться из рук. Потому что, вместо того чтобы думать о том, как уговорить носителя, находящегося в здравом уме и твёрдой памяти, подписать необходимый договор в трёх экземплярах, юные гордецы начинают играть роль в воображаемом документальном фильме имени себя.

Дмитрий Олегович, ничего не знавший о повышенной сложности нового дела, уверился в том, что его отношения с учителем постепенно налаживаются, тот снова подпал под его обаяние и начал доверять непутёвому ученику, а значит, час избавления или хотя бы смены одной тюрьмы на другую, более комфортабельную, — близок. Свою вылазку в родной город он предпочитал считать чем-то вроде внеплановой прогулки по тюремному дворику.

Колю и Мишу этот невольник чести нашёл легко — ориентировка, составленная Эрикссоном, характеризовала и их, и места их пребывания точно, ядовито и остроумно. Сначала он выследил Мишу и, для маскировки выставив защиту, прошёл за ним до самого дома, изучая его походку и жестикуляцию. Позволив клиенту скрыться в подъезде, шемобор присел на скамейку, поплотнее закутался в одолженную у Джорджа куртку (чересчур дизайнерскую, но защита, по счастью, скрывала этот недостаток) и мысленно стал моделировать варианты разговора с клиентами. Жаль, на второго не посмотрел — так было бы ещё проще, но и сейчас картинка вырисовывалась вполне себе ничего. Он уже было приготовился подняться с места и ринуться в бой, но тут оба изгнанника вышли из подъезда..

Дмитрий Олегович проследовал за ними до ближайшего магазина, где проходила рекламная акция из серии «отведай щепотку этой прекрасной соли, скажи, что ты об этом думаешь, и получи в подарок целую пачку». Распихав по карманам даром обретённое добро, Коля и Миша двинулись в обратный путь, не замечая преследователя, который глядел на них и не мог поверить, что один из этих жалких, неухоженных людей однажды подписал договор с его родителями: они таких персонажей на дух не переносили. Но тогда Миша был крут, очень крут — и по сей день шемоборы рассказывают друг другу легенды о его подвигах. Он рисковал, он брался только за сложные дела. Но потом совершил ошибку — и вместе с другом отправился в изгнание.

Дмитрий Олегович на минуту представил, как они с Джорджем, перебиваясь случайными заработками и подачками, бредут по стране. Джордж выглядит примерно так, как в те времена, когда он водил дружбу с группировкой «Народный покой», только постарел лет на тридцать, а друг его стал и того непригляднее. От них шарахаются женщины, старики и дети, старушки крестятся им вслед, а какой-то молодой коллега — бывший, разумеется, коллега — презрительно оглядывает их с ног до головы и думает: «Один из этих оборванцев — знаменитый Маркин, да? Тот самый, который отправил своего учителя на тот свет, чтобы завладеть его силой?»

Усилием воли он стряхнул эту иллюзию и прислушался к разговору своих клиентов. Миша и Коля громко беседовали: секретов у них не было ни от кого, да и кому интересно знать о том, что выкинуть на помойку мебель они ещё готовы, но вот ремонт делать — извините: во-первых, денег на это нет, во-вторых, дольше провозишься. Дмитрий Олегович тоже в своё время продавал квартиру и даже в какой-то степени разделял их взгляды на продажу жилья. Когда разговор плавно перешёл на бывшую владелицу — близкую родственницу одного из этих двоих, — он поразился их отношению к покойной. Даже не безличному, не равнодушному, а какомуто потребительскому, что ли. Была тётка — нет тётки. Могла бы получше следить за квартирой, а то сама-то померла, а наследникам это барахло ещё продавать.

Неужели он сам был таким же циником, мечтавшим поскорее получить деньги за недвижимость, оставшуюся от родителей? Вроде бы нет, но ведь он же продал её, продал сразу же после их смерти.

Дмитрий Олегович попытался вспомнить те дни. Да, он приехал. Обратился в агентство. Поставил об этом в известность работницу из домоуправления. Когда о его намерении узнали соседи, существование, и без того тягостное в те дни, стало почти невыносимым. Куда бы он ни шёл, где бы ни появлялся — во дворе, в гастрономе, в сберкассе, возле детской площадки, на лестничной клетке, — его преследовал шёпот, шелест, свист голосов: «Совсем ни стыда, ни совести — память о родителях не хочет оставить, продаёт квартиру, не выждав и нескольких месяцев, только и ждал небось, чтобы они померли». Этот гул в какой-то момент стал уже настолько привычным, что «неблагодарный сын» даже начал принимать его за свои собственные мысли. Но, рассмотрев поближе, отшвырнул прочь, потому что обвинения были несостоятельными и нелепыми.

Если Эрикссон не сочиняет и действительно существует некий обитаемый и густонаселённый загробный мир, то сейчас перед родителями, должно быть, открылись такие горизонты, что вся эта материальная ерунда их не то что не волнует, а даже и вовсе не напоминает о себе. А если всё это — шемоборские сказки и посмертного существования нет, то тогда им тем более всё равно.

Дмитрий Олегович смотрел по утрам в зеркало — когда приводил себя в порядок перед встречей с очередным покупателем — и пытался почувствовать боль. Ведь так бывает у людей, кажется? Они рыдают, рвут на себе волосы. Что ещё? Пусть даже они молчат, но при этом чувствуют боль утраты. Он же не ощущал вообще ничего. Боль никак себя не проявляла, притаилась, словно убийца с отравленным кинжалом, чтобы впоследствии нанести удар.

Так однажды, наглядевшись на своё безупречное отражение и не ощутив никаких движений сердечной мышцы, недостойный сын отправился на встречу с очередным покупателем, но тот не явился. Зато на обратном пути он встретил Джорджа — старого друга, с которым рассорились по какой-то идиотской причине.

Может быть, Димка в тот раз переусердствовал и Джордж обиделся на него за дело. Но как же давно это было! Когда ты точно знаешь, что прав, и знаешь, что извинений не последует, но твой оппонент осознаёт свою вину на сто процентов, надо вовремя наиграться в оскорблённую добродетель и простить, не проморгать момент, иначе вы потеряете друг друга навсегда. Из-за одной ошибки перечеркнёте всю общую историю крест-накрест и выкинете её в мусорную корзину.

Они столкнулись случайно, на Невском, — и вполне могли бы пройти мимо друг друга, надменно глядя в разные стороны; Дмитрий Олегович, честно говоря, так и собирался поступить, но Джордж остановился, сделал шаг навстречу и поздоровался. Просто поздоровался.

В тот момент подающему надежды ученику Ингвара Эрикссона казалось, что весь мир в курсе его истории с недвижимостью и у каждого встречного есть своё мнение на этот счет.

Джордж ничего не знал о смерти родителей старого школьного друга, и узнал об этом, только когда они уселись на старой доброй маркинской кухне, разлили первые сто граммов и впервые после глупой ссоры взглянули друг другу в глаза.