Модельер

— Как это? Телефона и друзей у меня нет и так.

— Сюда приходили коммунальщики. Я заплатил им, чтобы они сделали вид, что тебя не существует. Объяснил, что ты довольно безобиден, и провёл небольшую экскурсию.

— Пожалуй, могу тебя поблагодарить. Даже поблагодарить от чистого сердца, — сказал Влад. — А то меня уже тошнит от людей.

Сав посочувствовал:

— Жуткая бяка, да? Ведро, если что, там.

И тут же участливо спросил:

— Ничего, если я здесь ещё посижу?

— Тебе я рад так же, как моим девочкам, — сказал Влад от чистого сердца.

Чуть позже приехала на своём ниссане Юлия, припарковалась так, что вид из подвального оконца загородило колесо. Друзья добрых пять минут наблюдали за танцами по газону высоких синих «конверсов».

— Что она делает? — спросил Влад.

— Что-то выгружает… — Сав внезапно загорелся. — Может, у неё проснулась совесть и она привезла нам еды?

Секунду спустя Юля уже стучала в окно носком ботинка и призывно махала рукой. Она привезла Владу в подарок целых двух манекенов. Двух ЦЕЛЫХ манекенов!

Она продемонстрировала им красиво оформленный плакат: «Я знала, что ты там долго не продержишься. Ты не достоин этих бездарей!»

— Ты всё ещё без голоса? — сочувственно спросил Влад, и Юля покивала: увы.

Вечерело. Влад скучал по снегу, по рвущей за тонкими, будто картонными, стенами, глотку метели. За окном вспороли землю зубчики травы — их было так много, что хотелось прятаться там, низко-низко припав к земле и наблюдая, как смешно и странно переставляют ноги прохожие. «Лисьи инстинкты», — назвал бы это Сав. Если так дальше пойдёт, в окно ничего не будет видно, кроме травы. Одуряюще пахло средством, которое Савелий щедро распылил вокруг, чтобы вывести москитов.

— Зачем мне нужно было там работать? — спросил Влад Юлию, как будто это она, произведя в рядовые модельного бизнеса, отправила его на линию фронта. Будто он уволившийся вояка, а она — всё ещё бравый лейтенант, встретившиеся на гражданке в баре.

Юля плюхнулась на кушетку, положив ногу на ногу, достала истрепанный блокнот. Заскрипела ручка — и Влад вдруг очень спокойно уяснил для себя, что этот звук он готов пустить в свою жизнь окончательно и бесповоротно, так же, как взрывной смех Зарубина.

«Тебе нужно было узнать, какой он, мир, где производят современную российскую моду. Кроме того, я хотела посмотреть, ради чего ты всем этим занимаешься».

Влад наивно спросил:

— А ради чего этим можно заниматься?

Блокнот вернулся к хозяйке, а потом снова отправился с посланием к Владу. Точно караван, пересекающий пустыню между двумя городами.

«Ради денег. Ради имени в одной из глянцевых чёрно-белых рамочек… ну, ты, наверное, заметил. Многие к этому стремятся».

Влада аж передёрнуло. Глянцевым чёрным и сливочным белым цветами он был сыт по самые гланды. Вот снег… снег — другое дело.

Ей отлично удавалась прописная буква «я». Такая изящная, что хотелось выковать на её основе элемент для перил винтажной лестницы, архитектурного шедевра. А ещё точка, которая, как бы, даже не точка — напоминает клубок, накренившийся вправо и неумолимо стремящийся к одному ему понятной цели. Во всём остальном Юлия писала торопливо, небрежно. Строчки у неё скакали и вились вдоль горизонтальной линии в строчно разлинованном блокноте.

Юля отдала блокнот, сделав в воздухе пасс сложенной щепотью рукой, как будто хотела добавить: «Просто вписать куда-нибудь своё имя».

Нет, Влад не хотел никуда ничего вписывать. Ни на одном из своих эскизов он не оставил даже росписи. В мире и без него много имён. Была бы его воля, он бы, промочив спиртом марлю, вымарал саму возможность читать и писать — не посмотрел бы даже на во всех отношениях замечательный Юлин почерк. Люди были бы лучше, если б воспринимали мир непосредственно, глазами и ушами, прикосновениями, и у каждого в голове был свой личный конвейер по переработке этих сущностей в информацию, собранный из деталей с громким названием «личные предпочтения».

Прервав отцовский храп, Влад мог бы развернуть с ним занимательную дискуссию по этому поводу. Однажды она ему даже приснилась.

— В детстве я читал, — сказал ему отец. — Не самое полезное занятие. Ты просто сидишь, уставившись в книгу, а деньги утекают и мышцы деградируют… Копится геморрой. Или развивается. Уж не знаю, я не силён во всех этих говённых болезнях. А вот тебе… тебе нужно читать куда больше. Чтобы закончить институт, нужно читать.

— Я уже не учусь, папа, — отвечал Влад, присев на краешек кровати. Тиканье часов, тихое вопросительное «мурр?» проснувшейся кошки. — Когда-то я читал «Хроники Нарнии». Мне нравилось. Как будто ты сам путешествуешь через шкаф в волшебный мир и переживаешь там всякое. Или плывёшь на «Покорителе Зари» в поисках приключений…

Отец сказал:

— Это было давно. Я помню эти книги. Какой теперь год? Сколько тебе лет?

— Не так уж и мало. Да, это было давно. И с тех пор я читал только статьи в газетах и журналах — случайно, пока делал из них выкройки. Да много-много разных вывесок.

Отец беспокойно вминается в подушку. Прямо под окном следует припозднившийся трамвай — в половине третьего-то ночи! — и ответы от фар и света в его салоне скользят по потолку. В этом мимолётном свете подушка кажется картонной, а папино лицо как будто бы он, Влад, лично слепил из папье-маше.

— Теперь я живу в собственном шкафу… в подвале, — продолжал Влад. — И знаешь, здесь почти как в раю. Ну, в смысле… я занимаюсь, чем хочу. На самом деле. Хорошо бы, люди не умели читать. «Хроники Нарнии», конечно, хорошая книга, но всё остальное плохое.

Влад понимает, что сейчас зима, и что тот трамвай — всего лишь служебный, сметающий с рельс снег. Вряд ли в нём кто-то ехал, кроме дремлющего за рычагами и педалями водителя. И ему становится вдруг нестерпимо грустно, как будто он на самом деле сидит у изголовья родительской кровати, как будто никуда не убегал и не было всего этого — эскизов, Рустама, приятной тяжести ножниц, хруста ткани, затянутых в деловой хвост волос Юлии и запаха её духов — распространяющихся в воздухе так стремительно, насколько вообще стремительно могут пропитывать воздух запахи.

— С каких это пор тебя волнуют другие люди? — спрашивает отец таким строгим голосом, почти-бодрствующим голосом, что Влад вздрагивает. Отец чуть не рычит, нижняя губа его трясётся. Тень у стены беспокойно шевелится — мама сейчас проснётся, а может, и вовсе не спит, сейчас поднимется и тенью выскользнет за дверь. И тогда всё пропало. Нарушится это странное состояние между сном и бодрствованием, папа либо всплывёт на поверхность, к реальности, либо рухнет в пучины сна — а падать высоко, он разобьётся!..