Модельер

Влад ответил так тихо, как мог. Наклонился к отцу и прошептал над ним:

— Они меня волнуют. Без них не было бы ни меня, ни моего дела. Они самое важное, что есть на Земле. Хоть это и не мешает мне не любить их всем сердцем и контактировать с внешним миром раз в две недели. Ещё несколько лет назад я так не думал, а сейчас вот думаю. Наверное, это хорошо, когда приходится менять приоритеты и отношение к некоторым вещам. Возможно, когда-то я вернусь к тебе выучившимся в университете, готовым к жизни, разбужу и попрошу прощения.

И отец сказал то, что Влад всегда хотел от него услышать. Три слова — не те три слова, которые один человек обычно ждёт от другого.

— Поступай как хочешь, — вот, что он сказал.

Влад выпрямился, очнувшись от короткой дрёмы — следствия его ночных кошмаров и ужасающе-длинного рабочего дня. Выпрямился в кресле, в окружении друзей. Может и настанет то время, но его приближение — прекрасный стимул, чтобы попытаться выложиться на полную в этом времени, выйти на арену с тем оружием, которое сейчас у него в руках и драться за установки, которые он в данный момент считает верными.

— Буду работать, — сказал он Зарубину и Юле, которые, кажется, даже не заметили, что он задремал. И потянулся за ручкой.

Очередной контакт с внешним миром случился совсем уж неожиданно: Влад и не думал на него напрашиваться. Подтверждая теорию, что внешний мир несёт во все внутренние миры всех на свете творческих людей только неприятности. Будто любопытный малыш, что запустил пальцы в норку, чтобы извлечь оттуда мышонка, в подземелье Влада проникли незваные гости. Которые, наверно, имеют право туда проникать, учитывая его птичьи права.

Глава 3

Случилось это томным субботним днём. У Влада не было календаря, да ему и неинтересны были циферки, которыми прочие люди маркируют свою жизнь. Сав, казалось бы, во всём остальном более беспечное существо, здесь выигрывал: он смутно припоминал, что сегодня не то четырнадцатое, не то восемнадцатое августа. Но суббота, что верно то верно. Шёл дождь, вода журчала под самым подвальным окошком, как будто выпрашивала у друзей какую-нибудь пищу. Решётка сбрасывала чешую зелёной краски, казалось, прямо на глазах.

Влад спал. Сав шёл с утренней смены в театре, завернув поболтать на старые, давно уже обрюзгшие темы и поделиться новостями более чем недельной давности — в который уже раз. Устоявшийся быт, настаиваемый больше года на заварке более или менее спокойного существования и каждодневной кропотливой работы, наконец сделал своё дело. Зарубин слегка заскучал. Он как любопытный и вечно голодный шмель: пыльца с самых прекрасных цветов рано или поздно приедается, в этом нет ничего удивительного. Когда под чуткими руками Влада рождается очередной невероятный костюм, это волшебство, полный отпад и звездопад: никаких слов не хватит, чтобы описать чувство, которое возникает у зрителя при виде сгорбленной спины мастера и порхающих, как безумные мотыльки, рук, и уж совсем никаких слов нет, чтобы рассказать, что чувствует сам Влад. Но высекает искры из вечных подвальных сумерек он не так часто, как хотелось бы. Куда чаще спит, лежит, уставившись в потолок, или бродит по помещению, пиная стулья. Иногда за чашкой остывшего чая изучает какой-нибудь из седых кирпичей или бессменную лужицу воды в углублении под краном — Сав с присущей ему ироничностью окрестил это «боевой медитацией». Часто рисует, и это тоже интересно, но на каждый чистовой эскиз приходится стопка невразумительных почеркушек — они занимают куда больше времени, чем чистовик. На коленях можно застать два куска ткани, которые медленно становятся одним, будто соединяют их какие-то химические процессы, а не нитка с иголкой; или наоборот, распадаются на части под почти потустороннее щёлканье ножниц.

Кроме того, появилась Юлия, а значит, можно не беспокоиться, что Влад забьёт на ужин, а на завтрак запихнёт себе в рот что-то малопригодное, вроде выставленных бабушками в коридоре для местных собак объедков. Один раз такое уже было.

Скоро, скоро наступит сентябрь, начнётся опять учёба, и времени будет дефицит, но пока вот дрыхнет на кушетке, натянув до подбородка одеяло, Влад, вот транслирует в мир одичалую чёрно-белую свою картинку глухой телевизор, а вот стоит Сав в огроменных кроссовках, шортах и джинсовой куртке, с зонта стекает дождь. Он деловито прислоняет зонт к стене, скидывает с плеча рюкзак, выгружает на стол две банки консервов, хлеб, чай и лапшу быстрого приготовления. Гуманитарная помощь. Щёлкает электрическим чайником: хоть сам согреюсь. Посижу немного, и, если этот сурок не проснётся, пойду.

Втиснувшись в каморку, он затворил за собой дверь, а теперь, сделав два шага к столу, внезапно услышал, что там, в подвале, кто-то есть. Кроссовки промокли. А мокрые кроссовки и грязь на дорогах — не лучшие условия для хорошего, сочного звука шагов. Сав представил: вот шаги спохватились, что я ушёл, а теперь стало быть, догоняют?..

На всякий случай он убрал до минимума собственную громкость, отключил чайник и зачем-то ещё телевизор. Тишина стала для Влада куда лучшим будильником, чем многочисленные монотонные шумы; он сразу проснулся.

— Кто здесь? — спросил он, садясь на кровати.

— Замолкни, — сказал Сав. Выразительно кивнул на дверь: хотя было достаточно темно, Влад различил движение подбородка, и кивнул в ответ.

— На глаза им лучше не показываться, — сказал Сав. — Они сейчас сделают всё, что им нужно, и уйдут. Ну там, снимут показания счётчиков, или ещё что-нибудь…

Но не тут-то было.

Чем больше друзья вслушивались в происходящее за дверью, тем больше быстрее у них в голове разваливался образ пришедших повертеть свои таинственные ручки сантехников, тихих, как приведения, существ, заставляющих подвалы на полчаса забыть, что они одиноки. Влад отсчитал пять пальцев, но друг помотал головой. И правда, гостей больше. И там были не только мужчины, женщины голосили куда больше, хотя влажные стены выедали из этого звука весь смысл, оставляя только громкую оболочку. Когда напряжение там, за дверью, взорвалось какофонией, Влад вскочил и распахнул дверь.

Устрашающего вида мужлан бил лопатой другого человека. Конечности его бессильно болталась, голова, казалось, держалась на лоскутке кожи. Вся одежда жертвы забрызгана кровью. В полутьме кто-то бегал, натыкаясь друг на друга и сваливая всё, что было не закреплено. Лучи фонариков катались по полу, словно огромные малярные валики; другие бестолково метались по помещению в руках обезумевших людей.

Влад и Сав, держась друг за друга, застыли в дверном проёме. Наконец, всё кончено. С пластиковым стуком упало тело. Зазвенела об пол лопата. Мужчина повернулся к ним, держа руки в перчатках подальше от себя, хотя они и выглядели чистыми.

— За что Володю-то — помертвевшим голосом сказал Сав.

В голове Влада словно переключился тумблер: он увидел манекен, который безжалостно разделали лопатой. Увидел мужика с трясущимися руками, которые он держал ладонями вверх, словно опасаясь что-то из них растерять.

— Вы… вы… — сказал он. — Вызовите кого-нибудь.

— Это манекен, — сказал Влад. — Кукла.

Сав сделал осторожный шаг, вытащил из кармана мужика фонарик, разрезал на две половинки темноту. Паника рассасывалась, желе снова превращалось в воздух, которым можно было дышать. Где-то добивали манекенов, одного тащили за обе руки к единственному не трясущемуся источнику света в руках Савелия. Пришельцы умудрились растерять все свои фонарики, или сломать их ударами о стены. Мало-помалу все стеклись сюда, словно насекомые к электрической лампе.

Выглядели гости ужасно. Как советском фантастическом фильме (советских фильмов ужасов Влад вспомнить не смог), где даже на борту космолёта или орбитальной станции присутствовала уборщица с футуристическим пылесосом — но в застиранном халате и сланцах. Именно такие тётки здесь сейчас стояли, и выглядели они, будто бы сбежали со съёмочной площадки. Одна в бигудях, похожа на передвижную метеостанцию, другая с настолько костлявым лицом, что походила на жертву экспериментов.

Мужчины смотрелись не менее устрашающе. Какой-то дед держал в каждой руке по манекеновой голове и внимательно их рассматривал. На одном лице рукой Сава была нарисована улыбка до ушей, другого превратил в киберпанка с лихорадочно горящими красным глазами и дырой в голове.