Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия
Шрифт:
Неизменный мотив снега пронизывает весь роман, а развернутые его описания передают ощущение природного лабиринта или ассоциативно уподобляются ему: «Однообразные хлопья, постоянной величины, равно удаленные друг от друга, сыплются с одинаковой скоростью, сохраняя меж собой тот же промежуток, то же расположение частиц, словно они составляют единую неподвижную систему, непрестанно, вертикально, медленно и мерно перемещающуюся сверху вниз» (275) [189] .
Лабиринтное ощущение автор передает не только в повторяющихся описаниях других, но похожих и совпадающих в деталях лиц, предметов, явлений. Романист, подчеркивая подобие, постоянно вводит «указательные формы» — «такой же», «тот же», которые повторяются в одной фразе или в одном периоде. И эти «лексические указания», и прозаический ритм, возникающий как «синтаксический параллелизм», становятся формой воплощаемой неизменности: «Снова наступил день, такой же белесый и тусклый. Но фонарь погас. Те же дома, те же пустынные улицы, те же цвета — белый и серый, та же стужа» (257) [190] .
189
«Les flocons r'eguliers, de grosseur constante, 'egalement espac'es les uns des autres, descendent, tous `a la m^eme vitesse, conservant entre eux les m^emes distances, la m^eme disposition, comme s'ils appartenaient `a un m^eme syst`eme rigide qui se d'eplacerait de haut en bas d'un mouvement continu, vertical, uniforme et lent» (75). Оригинальный текст
190
«Il fait jour de nouveau, le m^eme jour terne et p^ale. Mais le r'everb`ere est 'eteint. Ce sont les m^emes maisons, les m^emes rues d'esertes, les m^emes couleurs blanche et grise, le m^eme froid» (41).
Xyдожественная деталь у Робб-Грийе, как всегда, материально-конкретная и почти физически ощутимая, становится отражением «взгляда» на мир как на череду повторений. На картине, изображающей кафе, в «живой» сцене в кафе, в интерьере комнаты (комнат?) одного из домов — всюду возникает одна и та же деталь: «испещренная квадратиками клеенка», «красно-белые квадратики клеенки, похожей на шахматную доску» (257), «красно-белая клетчатая клеенка» (336) [191] . Воспроизводимая часто в одной и той же словесной оформленности, эта деталь воспринимается как художественная «формула» навязчивых, неотступных повторений. И вместе с тем она включается в «макромир» романа, ибо ее шахматный орнамент ассоциативно соотносится с «шахматной доской совершенно одинаковых улиц» (256) [192] , по которым обречен скитаться герой Робб-Грийе.
191
«…la toile cir'ee `a petits carreaux», «…le damier de petits carreaux rouges et blancs de la toile cir'ee» (40), «…la toile cir'ee `a carreaux blancs et rouges» (189).
192
«…le quadrillage des rues identiques» (38).
Сеть переплетающихся в неизменных повторах лейтмотивных образов и ключевых слов образует лабиринтное пространство и романно-метафорической реальности, реальности вербальной, текстовой: «улицы», «дома», «коридоры», «комнаты», «кафе». В особой роли здесь — ставшая лабиринтным лейтмотивом художественная деталь «двери». Она конкретно-интерьерна и одновременно метафорична, воплощая и лабиринтные переходы, и препятствия, и манящую возможность выхода. «Деревянная дверь с резными филенками выкрашена в темно-коричневый цвет» (264). «Дверь — как все прочие двери» (235). «Справа и слева — двери. Их больше чем прежде, они все одинаковой величины, очень высокие, узкие и сплошь темно-коричневого цвета» (289) [193] . Вереницы коридорных дверей, уходящих вдаль. Двери, закрытые и приоткрытые в полумрак. Множество и единообразие закрытых дверей, которые, открываясь, обнаруживают единоподобие и повторение коридоров, комнат, улиц, интерьеров. Безвыходное замкнутое повторение иллюзорных надежд…
193
«La porte est en bois plein, moulur'ee, peinte en brun fonc'e» (54). «C' 'etait une porte comme les autres» (94). «…les portes, `a droite comme `a gauche, sont plus nombreuses. Elles sont, ainsi que pr'ec'edemment, peintes en brune fonc'e sur toute leur surface, et de dimensions identiques: tr`es hautes pour leur faible largeur» (101).
Лейтмотив «двери» в романе Робб-Грийе балансирует на грани и внешнего, и внутреннего мира в их, подчас, взаимонеразличимости. И едва уловим переход от внешнего метафорического смысла образа «двери» к нему же, но уже как к метафоре внутреннего лабиринтного состояния солдата. Оказавшись перед очередной дверью, он проигрывает в сознании [194] ту (уже известную) картину, которая развернется перед ним. Это вызывает неожиданный эмоциональный выплеск против неизменного лабиринта жизни (безвыходности?). Вербально он выражается в градируемых повторах «нет», которые здесь переплетены с повторяющимся мотивом «двери»: «…дверь, коридор, дверь, передняя, дверь, потом, наконец, освещенная комната, стол, пустой стакан с кружком темно-красной жидкости на дне, и калека, который, наклонясь вперед и опираясь на костыль, сохраняет шаткое равновесие. Нет. Приоткрытая дверь. Коридор. Лестница. Женщина, взбегающая все выше с этажа на этаж по узкой винтовой лестнице, извивающийся спиралью серый передник. Дверь. И наконец — освещенная комната: кровать, комод, камин, письменный стол с лампой в левом углу, белый круг света. Нет. Над комодом гравюра в черной деревянной раме. Нет. Нет. Нет». Но завершенный экспрессионистским «криком», этот период замыкается лабиринтным возвращением снова к «двери» в первой же фразе следующего романного абзаца: «Дверь закрыта» (286) [195] .
194
Примечательно в этой связи, что О. Берналь, отмечая разновариантность, но психологическую единоприродность литературного лабиринта, как его интерпретирует Г. Башляр, оправданно заявляет, что роман Робб-Грийе — это, «напротив, лабиринт сознания, оппозиционно противостоящий психологическому лабиринту бессознательного» (Bernal O. Alain Robbe-Grillet: le roman de l'absence. — P., 1964. — P. 157—158).
195
«…porte, couloir, porte, vestibule, porte, puis enfin une pi`ece 'eclair'ee, et une table avec un verre vide dont le fond contient encore un cercle de liquide rouge sombre, et un infirme qui s'appuie sur sa b'equille, pench'e en avant dans un 'equilibre pr'ecaire. Non. Porte entreb^aill'ee. Couloir. Escalier. Femme qui monte en courant d''etage en 'etage, tout au long de l''etroit colimacon o`u son tablier gris tournoie en spirale. Porte. Et enfin une pi`ece 'eclair'ee: lit, commode, chemin'ee, bureau avec une lampe pos'ee dans son coin gauche, et l'abat-jour qui dessine au plafond un cercle blanc. Non. Au-dessus de la commode une gravure encadr'ee de bois noir est fix'ee… Non. Non. Non.
La porte n'est pas entreb^aill'ee» (95—96). И в оригинальном, и в переводном тексте курсив мой.
Градация повторений, их нагнетение на всех уровнях романного произведения вызывает чувство почти физически ощутимого экзистенциального трагизма: это единая в неизменности, суггестивно возникающая эмоциональная атмосфера романа. И в этой связи примечательно, что написанный после этой книги кино-роман «В прошлом году в Мариенбаде» (1961), по которому снят одноименный фильм Алена Рене, воспринимается по контрасту как мир сновидческой, но холодной красоты. Она уводит от мрачной, угнетающей, сумрачной, давящей действительности «В лабиринте» к свету и зачаровывающему совершенству барочных форм. Но в равной мере и этот мир — тот же «лабиринт» и «тюрьма», о чем пишет сам Робб-Грийе в предисловии к кино-роману [196] .
196
Robbe-Grillet A. L' ann'ee derni`ere `a Marienbad. — P., 1961. — P. 13—14.
Лабиринтная
замкнутость, круговращение на всех уровнях романной формы доведены в произведении Робб-Грийе до высшей художественной цельности в композиционном обрамлении. Одна и та же комната, одно и то же ее описание, тот же «взгляд» анонима открывает и завершает роман — смыкает начало и конец повествования. И мир в своей неизменной данности запечатлевается в их пределах.«Ядро» романа-метафоры Робб-Грийе — лабиринт — определяет структуру произведения, внешне и внутренне моделирует романную форму. Развертывание метафорического «ядра» в картину — реализация его потенций. Собственно, «В лабиринте» Робб-Грийе воплощает ту разновидность формы метафорического романа, которая проявилась еще в «Процессе» Ф. Кафки, где метафорическое «ядро» судебного процесса разворачивается в картину «целесообразной неразумности мира» [197] . Получив широкое распространение как обновленная и обновляющая форма условности, эта разновидность романной метафоры инвариантна в романе «Женщина в песках» (1963) Кобо Абэ.
197
Днепров В.Д. Указ. соч. — С. 479.
Творчество этого японского писателя, который «разрушает прежние традиции в литературе, чтобы внести новые, обусловленные переменами, происходящими в мире и в сознании людей» [198] , отражает интеркультурный характер современного искусства. И решаемая им проблема Востока и Запада являет обновленный синтез художественных исканий второй половины нашего столетия, связанных прежде всего с интеллектуально-метафорической модификацией романной формы.
Событийная ситуация «Женщины в песках» проста. Увлеченный коллекционированием и изучением насекомых, некий учитель Ники Дзюмпэй отправляется на поиски очередного экземпляра и попадает в странную деревню в песках. Он оказывается в одном из домов в глубокой песчаной яме, где вынужден жить вместе с женщиной, оставшейся в одиночестве после гибели мужа и ребенка, и каждодневно отгребать песок, чтобы тот в своем вечно-стихийном движении не проглотил дом и деревушку. Ни к чему не приводят угрозы и сопротивление мужчины, побег кончается для него поражением. И он постепенно смиряется и, признанный умершим в мире, где он был учителем и Ники Дзюмпэем, становится жителем деревушки в песках.
198
Рехо К. Указ. соч. — С. 137.
Сюжет у Абэ органично связан с «ядром» метафоры — песком. Движение романных событий и эволюция героя не только синхронны развитию этого образа, но предопределяются им. Логика развертывания образа — от физического ощущения песка, его научного определения и постижения его природы к вовлеченности в жизнь песка. Эта логика одновременно предполагает изображение песка и его художественное осмысление на разных уровнях. Соединяя в едином натуралистическом образе описание и физические ощущения, Абэ достигает эффекта предельной осязаемости песка: «Он поспешно вскочил. С лица, с головы, с груди шурша посыпался песок… Из воспаленных глаз безостановочно текли слезы, как будто по векам провели чем-то шершавым. Но одних слез было недостаточно, чтобы смыть песок, забившийся во влажные уголки глаз» (45) [199] .
199
Здесь и далее цитаты даны по изд.: Абэ Кобо. Женщина в песках. Повести, рассказы, сцены. — М., 1987. Страницы цитат указаны в скобках.
Одновременно возникает картина «вечно движущегося песка», сопровождаемая обобщением: «В движении его жизнь» (35). Бесформенный, всепроникающий и все разрушающий, песок уничтожает чувство реальности. «Реально лишь движение песка», и, «если смотреть сквозь призму песка, все предметы, имеющие форму, нереальны» (44). В переходе от конкретного свойства к абсолютному обобщению — песок как истинная реальность — заключена метафорическая трансформация образа. Сближая песок и реальность (в широком смысле слова), писатель упраздняет последнюю. Теперь действительность — это песок [200] . И это сближение и взаимозаменяемость фиксируются самим Абэ, герой которого еще в прошлой своей жизни внезапно задается вопросом: «…разве мир в конечном счете не похож на песок?» (78).
200
Как видим, образ создается не на уровне сопоставления, а на уровне перенесения признаков с одного явления на другое, что характерно именно для метафоры. Поэтому трудно согласиться с П.В. Палиевским, который называет роман Кобо Абэ «развернутым сравнением». См.: Палиевский П.В. Путь к преодолению (о романе Кобо Абэ «Женщина в песках») // Иностранная литература. — 1966. — № 5. — С. 110.
Метафора песка-реальности в ее обобщенно-экзистенциальной многоаспектности [201] , разворачиваясь в картину, обретает новые смысловые значения не только благодаря присущим образу свойствам (как мотивы «движения» и «бесформенности» песка). «Я» героя — активное начало в романе, «песок» дается в личностном эмоциональном и интеллектуальном восприятии, и роль его возрастает по мере развития романных событий. Ощущая на себе постоянное его воздействие, мужчина становится «мерой» песка. Объективное субъективизируется, раскрывается в новых метафорических мотивах.
201
Думается, что метафорический образ песка имеет более широкий, обобщенно-экзистенциальный смысл, нежели, как утверждает японский критик Окуно Такэо, исключительно политический: «Песок — это метафора политики… Абэ дает физически осязаемое изображение песка, но читатель видит в нем современную политику, превратившуюся в бесчеловечный, абстрактный, бесцельный механизм». Цит. по кн.: Рехо К. Указ. соч. — С. 133. Определенность, сужающая смысл метафоры Абэ, явна и в понимании этого образа В.С. Гривниным как «метафоры засасывающей человека повседневности». См.: Гривнин В.С. Творческий образ Кобо Абэ // Абэ Кобо. Указ. соч. — С. 8.
Мужчина чувствует враждебность песка, «который, как наждак, точит кончики нервов» (73), а во время работы «поглощал все силы» (80). Это страшная губительная сила. «Сколько бы ни говорили, что песок течет, но от воды он отличается, — размышляет мужчина. — По воде можно плыть, под тяжестью песка человек тонет…» (75). Или песок засасывает, подобно болоту, что ощутил на себе Ники Дзюмпэй, угодив во время побега в песчаную трясину.
Отношение мужчины к песку постепенно, но резко меняется, влияя на смысловую суть этого образа. Раньше, в прежней своей жизни, Ники Дзюмпэй заигрывал с идеей песка, высказывая желание самому «стать песком». И теперь, в «яме», это становится реальностью. Мужчина начинает «видеть все глазами песка» (78). Его вечному движению подчиняется ощущение пространства, которое замкнуто в круговращении, чему удивляется Ники Дзюмпэй, слыша от женщины о перемещении домов в деревне, подобном песчинкам. Но убеждается в этом во время побега, когда пытается покинуть деревню, но неизменно оказывается в той же деревне. И это вызывает оправданную ассоциацию с замкнутостью лабиринта, идея которого, полагает Т.П. Григорьева, как и «абсурдности, безнадежности существования», пронизывает романы Абэ: «Мир — лабиринт, внешний и внутренний, вырвавшись из одной ситуации, человек попадает в другую, не менее, если не более страшную» [202] . Песок в романе Абэ становится и мерой времени. В начале пребывания в «яме» оно для Ники Дзюмпэя измеряется днями, неделями, месяцами, а затем сведено к однообразным ночам и неделям песка.
202
Григорьева Т.П. Указ. соч. — С. 210.