Могу!

— Прежней я никогда уж не стану.

— Так что же? Гибнуть? Неужели вы дошли уже до того, что хотите погибнуть?

— Хочу? Да, хочу! Смогу? Не знаю!..

— Но вы с ума сошли! И не в иносказательном смысле, а в самом буквальном, в клиническом! Вам надо опомниться и поскорее начать лечиться!..

— В сумасшедшем доме? Нет, увольте!

— У вас всегда была очень нездоровая эротика. А это вещь опасная: это верный путь к паранойе.

— Тем лучше! Значит, если я еще что-нибудь сделаю, то не буду ответственна. Разве сумасшедшие отвечают за то, что они делают?

— А вы… Вы собираетесь еще «что-нибудь» сделать? — спросил Ив, изо всех сил вцепляясь в нее глазами. «Опасна она или не опасна?» — опять спросил он себя.

Софья Андреевна посмотрела презрительно и высокомерно. Она чувствовала, что сейчас она сильнее Ива и что он ее боится. Злая радость шевельнулась в ней.

— Сделаю ли я еще что-нибудь? — переспросила она. — Не знаю!.. Но за завтрашний день я не ручаюсь. А если вы хотите знать правду, то я скажу… Я не знаю, сделаю ли я еще «что-нибудь», но меня так и подмывает на одну… на одну неожиданность!

— На какую? Можете сказать?

— Да, могу! Даже хочу! Я вас так ненавижу, что скажу!.. Мне хочется… Или не хочется? Нет, кажется, хочется… Сказать? А? Сказать, чего мне хочется? Прямо без пряток!

— Говорите или нет… Как хотите!

— Я вижу, что вам не терпится узнать… А мне не терпится сказать!.. Да, это будет большая неожиданность!

Она сделала движение, как будто пододвинулась к нему поближе, и дрожащими глазами посмотрела на него.

— Мне этого уже давно хочется, уже месяц, как хочется, но я не позволяла себе хотеть. А теперь я вижу, что я потеряла все, и терять мне больше нечего! Чего я хочу? Я скажу вам… Я хочу пойти к следователю и рассказать ему все, чего он не знает, а я знаю! Все, чего он не знает, а я знаю! Ведь это будет самая большая неожиданность, не правда ли?

Ив сумел сдержать себя. Даже пальцы не дрогнули. И он ответил веско и спокойно.

— Это будет не самая большая неожиданность, а самая большая глупость. Привязать себе камень на шею и — в воду! Но почему, — вдруг вспыхнул и рассердился он, — почему у вас сейчас такой победоносный вид, как будто вы победили меня?

— Вы боитесь меня?

— А что вы можете мне сделать? Что вы можете сказать следователю про меня? Я ничего не знал и не знаю, и ни в чем не участвовал, вы мне ничего не говорили и… Топитесь сами, если хотите! — презрительно фыркнул он.

— Вы ничего не знали и не знаете? Вы ни в чем не участвовали? — глянула на него Софья Андреевна так, что он отвел глаза. — Нет, я одна не утоплюсь! С вами? О, с вами!.. Утопиться, чтобы утопить вас?… О!

— Вы? Утопить меня?

— А разве я не могу солгать следователю? Разве я не могу сказать ему, что от первого до последнего шага главой всему были вы, что все было придумано вами, а я была только нанятым лицом? Вы, конечно, будете все отрицать, но… но… Как вы думаете, кому поверят в суде? «Она, скажут себе судьи, не жалеет себя и, значит, говорит правду, а он защищает себя, изворачивается и, значит, лжет!» Кому же поверят судьи?

— Сума… сумасшедшая! — еле выговорил Ив.

— Да, да! Да, да! Сумасшедшая! Разве вы не видите, что со мной? Ведь я же не выдержала… «Могу»? Нет, не могу!

Ив вскочил с места и сильно дернул ее за руку.

— Что за истерика! — властно крикнул он. — Сейчас же перестаньте!

Софья Андреевна не вырвала руку, а только выкручивала ее.

— Не могу! Да, не могу! Если бы вы знали, как я вас ненавижу! И ваше «могу» ненавижу! Все ненавижу! Я… Я…

Она захлебнулась в горловой спазме. Ив стоял перед нею и не знал: что ему надо сейчас делать? Дать ей воды? Крикнуть на нее? Может быть, даже ударить? Мелькнула было внезапная мысль о револьвере в ящике стола, но он сразу же остановил себя.

Софья Андреевна вдруг вскочила с места и, не говоря ни слова, бросилась к двери. Ив тут же догнал ее и, не успев подумать, надо или не надо останавливать, сильно схватил за руку. Но она извернулась и вырвалась. Толкнула дверь и выбежала на улицу.

Глава 20

Когда на другой день Софья Андреевна вышла к утреннему чаю, Миша посмотрел на нее, но посмотрел так, что она приостановилась, словно запнулась.

— Чего это ты? Чего это ты так смотришь? — с неприязненным подозрением спросила она.

— Какая ты… Что с тобой? — даже с испугом спросил Миша.

— Ничего… А что? Какая я?

Миша промолчал. Он невольно продолжал смотреть на нее, хотя и понимал, что смотреть и не надо, и нельзя. Что-то тянуло его к ее лицу, как будто в этом лице было то, что он должен был увидеть, но боялся увидеть. «Какая она сейчас… Какая…» — шептал он про себя.

За минувшую ночь Софья Андреевна сразу постарела. Щеки одрябли и обвисли, углы рта опустились, кожа на лице смялась в пожелтевшие морщинистые складки, а глаза стали мутные. Искривленные брови вздрагивали нервным подергиванием, и пустой взгляд был тяжелым. Ей, вероятно, было трудно дышать, и поэтому рот был полуоткрыт. Лицо казалось строгим, но когда Миша всматривался, то вместо строгости видел боль и муку. Воспаленная тень пробегала по этому лицу, и оно на секунду вдруг искажалось в мгновенной гримасе.

И Миша, всматриваясь, боялся, что он, может быть, увидит такое, чего нельзя видеть. И тот страх перед каждым новым днем, который не отпускал его, сегодня был особенно острым и пугающим. Предчувствие тяжело лежало на сердце.

Ненужно пили чай, словно по обязанности. Что-то ели и сумрачно молчали. И Миша старался вести себя особенно тихо: ни кашлянуть, ни двинуть стулом, ни звякнуть ложечкой.

Вдруг Софья Андреевна, словно что-то вспомнив, вскочила с места и быстро, чуть ли не бегом, прошла в соседнюю комнату. И Миша услышал, как она нервными рывками набрала номер телефона. И невольно прислушался. Вероятно, ей не отвечали, и она ждала. Ждала непонятно долго: было несомненно, что там, куда она звонила, никого нет и никто к телефону не подходит. Но она все ждала, бессмысленно и напрасно. А потом Миша услышал, как она положила, почти бросила трубку на рычажок. И тотчас же вернулась в столовую, озабоченно что-то обдумывая и соображая.

— Его нет дома… — себе, но вслух сказала она.

— Кого? — не понял Миша.

— Ива… Он мне нужен!

Села за стол, но есть не стала: толчком отодвинула недоеденную тарелку и недопитую чашку. Потом посмотрела на Мишу.

— Почему ты, когда увидел меня сегодня, спросил, что со мною? Разве… разве есть что-нибудь? Разве ты что-нибудь увидел?

— Ты… У тебя сегодня какое-то странное лицо… Усталое! — нашел слово Миша.

— Усталое? — с горечью переспросила она. — Нет, я не устала! Я…

И, оборвав, замолчала. Потом над чем-то задумалась и подняла голову.

— Миша, ты… Я прошу тебя!.. Уйди сегодня!

— Как уйти? Куда?

— Куда хочешь, все равно… Я не хочу, чтобы сегодня кто-нибудь был со мною. Понимаешь? Я хочу быть одна…

Миша посмотрел на нее и нерешительно спросил:

— А надолго?

— Да, надолго… До вечера! До ночи!

— Хорошо… Я пойду к Борису Михайловичу… Можно?

— Все равно!..

Когда Миша ушел и она осталась одна, она сперва почувствовала облегчение, как будто Миша действительно чем-то мешал, чем-то связывал и к чему-то принуждал. Но это чувство облегчения скоро прошло, и ее опять охватило напряжение. Она стала ходить по комнате и незаметно для себя ходила все быстрее и быстрее, нервно вскидывая ноги и даже спотыкаясь. Потом начала метаться. Вбегала в соседнюю комнату, внезапно останавливалась там и выбегала обратно. Потом вспомнила и сообразила: подскочила к телефону и набрала номер. Но ей опять никто не ответил. В злой досаде она швырнула трубку, но опомнилась и, стараясь держать себя в руках, набрала другой номер.