Могу!

— По причинам, о которых я сейчас говорить тоже не стану, — непоколебимо продолжал он, — за выполнение плана взялся не «он», а «она». Они оба были достаточно сильны, но она, кажется, была дальновиднее и изворотливее. Впрочем, я, может быть, ошибаюсь. «Он» же даже куда-то уехал, чтоб создать себе алиби! — искоса посмотрел на Софью Андреевну.

— И что же было дальше? — и справляясь, и не справляясь с собой, спросила она.

— Дальше?

Табурин опять поправился в кресле, выпрямился и стал говорить коротко, обрубая фразы и таким тоном, как будто приказывал: «Слушай внимательно! Не пророни ни слова!»

— Дальше было так… «Она» все обдумала и, надо отдать справедливость, обдумала очень тщательно: каждую мелочь, каждую возможность. Перед «нею», как вы понимаете, стояла двойная задача: во-первых, надо подготовить все так, чтобы можно было совершить убийство… Во-вторых, чтобы на нее самое не падала даже тень подозрения. Что же делает эта «она»? Устраивает так, что подозрение упало вот на этого молодого человека. Понимаете? Это был очень правильный расчет! Причина убийства стала очевидной: любовник убивает мужа, чтобы избавиться от него. Общедоступно и просто! Как «она» достигает этого? А вот как… За несколько дней до убийства «она» под каким-то предлогом приходит к этому молодому человеку. Потом устраивает так, что он минут на пять уходит из комнаты, а она тем временем успевает отрезать пуговицу от его костюма. Вероятно, в это время ей попадает на глаза его головная щетка или гребень с приставшими волосами. Эти волосы «она» уносит с собой. А потом подкладывает на кровать убитого. Вы меня слушаете? Следите?

Софья Андреевна хотела ответить хотя бы кое-как, хотя бы одним словом, но побоялась, что голос выдаст ее. И она только кивнула головой: «Продолжайте!»

— В доме, как я сказал, было трое: муж, жена и мать жены. Конечно, жену надо было удалить, она очень мешала. И «она» удалила ее просто и остроумно: слетала в соседний город, где жила сестра жены, и по телефону вызвала ее к сестре, с которой якобы произошел несчастный случай. Смело и находчиво, не правда ли?

Софья Андреевна опять не ответила, и Табурин отметил это. «Слабеет? Поддается?» — быстро спросил он себя.

— Жена, конечно, в тот же вечер вылетела к сестре. В доме осталось двое: больной и его теща. Что делать с тещей? «Она» на правах доброй знакомой провела с нею час и успела сделать два важных дела: во-первых, подсыпала в чай снотворных таблеток и, во-вторых, предусмотрительно отперла у окна запертую задвижку. Ведь ей было нужно ночью открыть окно, чтобы влезть в дом! О, «она» была очень дальновидна! После того, в ту же ночь…

— Не надо об этом!.. — собрав последние силы, остановила его Софья Андреевна, но остановила слабо, как будто попросила.

— Да, конечно! — согласился Табурин. — Вероятно, вам теперь все ясно.

И замолчал. Замолчала и Софья Андреевна. Сначала она сидела отвернувшись и глядя в сторону. А потом она повернулась и посмотрела. В ее взгляде был вопрос и надежда, а вместе с ними — боль и страх.

— А чем потом… могли доказать… что это убила «она», а не… не молодой человек? — спросила она.

Но это было последнее напряжение сил. Задав этот вопрос и сказав эти слова, она обессилела: опустилась всем телом, глаза полузакрылись.

— Доказать? — переспросил Табурин. — Видите ли… Когда «она» однажды подошла к зеркалу и посмотрела на себя, то сама поняла: никаких фактов и доказательств не надо. Она сама выдает себя!

— Что вы… Что это значит?

— Случилось то, что случается чаще, чем предполагают убийцы: у «нее» не хватило сил. Вы понимаете? Для того, чтобы убить, сил хватило, но чтобы жить с убийством в душе… Нет, на это сил не хватило! Да и не могло хватить! Ведь даже Каин смутился духом, даже Каин! А кто из нас может быть Каином? Не смогла и «она».

— Не смогла? — глухо переспросила Софья Андреевна, постепенно и бессмысленно смотря перед собою. — Не смогла?

— В ночь убийства светила луна! — беспощадно продолжал Табурин. — И «она» не могла видеть луну: луна напоминала о страшных минутах. Когда «она» душила, жертва хрипела, и «она» потом в ужасе везде слышала хрипы. Как легко представить себе каждую минуту ее жизни после убийства! Все напоминало ей о той ночи, все преследовало и гналось за нею! Вероятно, она дошла даже до того, что начала страстно ждать конца, но боялась его и сама уходила от него. И конца не было. Проходили дни, но конца не было.

Табурин говорил строго и непреклонно, не сводя глаз с Софьи Андреевны: каждое его слово было для нее, каждое слово говорило ей прямо в лицо. И он видел, как тяжело дышит она, как судорожно подергивается ее рот, какое бессилие на ее лице. Она не смотрела на Табурина, но чувствовала: он здесь. И то, что он здесь, было неизбежно.

В воспаленном воображении он казался ей не тем, кем был, не просто человеком, который сидит в комнате и говорит, а каким-то существом, чуть ли не надчеловеческим. Он был возмездием, но это возмездие было не карой, а справедливостью, потому что в таком возмездии — справедливость. И она вся опустилась, ослабевшая и подавленная, бессильная даже для спасения. Табурин был неотвратимостью, и она знала: это — неотвратимость. Это — конец.

Все то, что мучило ее последние 4 недели, все, что кричало в ней страшным голосом, от чего она пряталась и убегала, конца не имело. Оно не уходило и ни к чему не приводило. Последнего шага не было, а поэтому все время было такое чувство, как будто «это еще не все», как будто «должно быть еще что-то». Надежды в ней не было, но в ней было ожидание. И поэтому провал, к которому она пришла, не казался ей провалом, а казался дорогой, по которой еще можно идти куда-то дальше. А если еще можно идти куда-то, то можно прийти к чему-то. Но «нет» Юлии Сергеевны все оборвало для нее: ждать нечего и идти некуда. Оно привело к концу, хотя само оно концом не было. А сейчас, когда пришел Табурин, конец во весь рост встал перед нею и посмотрел ей в глаза. Табурин был концом. И от этого даже мысли о сопротивлении не было в ней, а было только сознание неизбежности. Защищаться она не сможет. Может быть, даже не хочет? И она неосознанно чувствовала, что она даже рада концу. Ведь конец, это — конец.

Она оперлась левой рукой о пружину дивана, чтобы хоть немного поддержать себя: если бы не оперлась, то безвольно и бессильно упала бы на подушки. Табурин глянул на нее, и ему стало ее жалко. Постоянная неприязнь к ней замолчала, и он сейчас видел только безмерно виноватую и безмерно несчастную женщину.

— Зачем вы… Зачем вы рассказали мне это? Этот фильм? Чего вы хотите от меня? — беззвучно спросила Софья Андреевна, не поднимая головы.

— Разве вы не знаете, чего я хочу?

— Но ведь… Но ведь…

— Да, конечно!

— И я… Что же я теперь должна делать?

— Вы сами это знаете. Если же не знаете, то никто вам этого не скажет.

— Но ведь вы-то знаете? Знаете, что я должна делать?

— Знаю ли? Кажется, знаю.

Она подняла глаза и изо всех сил всмотрелась в него.

— Вы выслушали мою выдумку о фильме без отрицания и без спора! — продолжал Табурин. — Вы не возражали и не защищались. Это было признанием. Да, вы во всем признались. Это хорошо.

— Хорошо? Да, хорошо!