Могусюмка и Гурьяныч

— Идем в леса, там у нас будет свой закон. Прочь закон лжи!

Могусюм спросил Гильмана и Гулякбая, что случилось, почему их хозяин у властей в немилости.

— Исправник винит во всем Султан-бая, что ты бежал,— рассказывал Гулякбай. — Сказал, что больше ему не верит. Увез с собой в Оренбург.

«Пусть бы его в тюрьме сгноили!» — подумал башлык. Он втолкнул обоих родичей бая в погреб.

Джигиты забрали ружья, пять фунтов рассыпного и самородного золота, целый мешок серебряных монет: видимо, собранных Рахимом. Мешок этот стоял в спальне бая. Забрали халаты, кафтаны, шубы.

Захватив всех лошадей, джигиты двинулись в обратный путь.

На небе ярко горела Большая Медведица. Рядом с Могусюмом на верховом аргамаке скакала красавица Зейнап.

С востока дул жаркий ветер.

***

Дом оренбургского генерал-губернатора с огромным садом выходил на главную улицу. Стояла жара. Откуда-то с юго-востока из пустынь дул горячий ветер.

В приемной у губернатора множество живых цветов, пальмы, картины, в кабинете четыре огромных полукруглых окна, портреты, массивный стол.

Сам губернатор — невысокий, очень полный, с багровым лицом. Узнав о событиях, происшедших в Юнусово, он решил показать, что не придает им большого значения. Были события поважней.

В Оренбурге шла большая подготовка к походу на Хиву. Съехалось множество интендантов. Подходили войска. Прибыли офицеры генерального штаба. Ждали, что, быть может, приедет известный художник Верещагин, который был в Бухарском походе. Должны были явиться несколько газетных корреспондентов.

Генерал-губернатор обсуждал дело о пойманных шпионах со своими ближайшими людьми. Гражданский губернатор, худой, седеющий человек, с поблекшими от старости голубыми глазами, с прямым носом и худыми, жесткими руками, надушенный и модный, стоял за строгие меры.

— Что вы, господа, волнения желаете вызвать? — возражал ему генерал-губернатор.

— Исправник, мне кажется, совершенно прав. Нужна осторожность...

— Да он сам взятки брал у этого Султана!

— Об этом я еще буду говорить с ним.

Губернатор подумал о том, что пятнадцать лет тому назад при императоре Николае, когда здесь был генерал-губернатором Василий Алексеевич Перовский, за такой случай ухватились бы обеими руками. Немедленно пошла бы карательная экспедиция, в ход пустили шпицрутены. Этих мулл и кулаков, у которых скрывались шпионы, рекомендовавшие себя проповедниками, забили бы в колоду. Теперь другой подход. Зачем бессмысленно озлоблять? Башкирские крестьяне неповинны в том, что шпион так далеко забрался. Другое дело Темирбулатов.

Губернатор потребовал исправника, который в этот день только что вернулся в Оренбург и привез с собой Султана.

Иван Иваныч, волнуясь, вошел в кабинет. Еще по дороге в степи много думал он о происшедших событиях. Стояла жара, он часто пил коньяк, но это не мешало ему смотреть на дело трезво.

— Я осмелюсь сказать, ваше высокопревосходительство, что дело здесь довольно серьезное, и на этот раз необходимо проект Зверева и Хэнтера провалить. А Султана Темирбулатова, несмотря на то, что он моим приятелем считается и я всегда был с ним в свойских отношениях, простите за выражение, надо взять в оборот.

Иван Иваныч сказал, что давно подозревал Султана и следил за ним и за всей той волостью, бывал там часто.

Губернатор выслушал исправника внимательно и согласился.

— Ни в коем случае деревню не сгонять, — сказал он. — Не допускайте брожения. Мы не можем всегда плясать под дудку заводчиков.

— Мне кажется, Зверев — авантюрист, подставное лицо, а фактический хозяин Хэнтер, — сказал генерал гражданскому губернатору, когда исправник ушел.

Он вызвал адъютанта.

— Темирбулатова ко мне!

Султан был уже допрошен прокурором и жандармским полковником. Султан и генерал-губернатору ответил то же. Он твердо стоял на своем, что бежать разбойнику помогла жена.

Во время этого разговора на улице послышалась солдатская песня.

Губернатор молча прошелся по кабинету, подошел к одному из окон и распахнул сначала одну, потом другую раму.

Э-эх, зачем я тебя провожала,

Жар безумный в груди затая! —

хлынуло в комнату.

Под окнами двигался сплошной поток блестящих штыков. В длинных белых рубахах, перепоясанных широкими ремнями, и в белых фуражках с большими козырьками от солнца шагали устало, но браво усатые солдаты. Они возвращались с ученья, из степи. Их приучали ходить в зной, чтобы на будущий год отправить на Арал и дальше через море в пустыню, в поход на Хиву. Эти белые рубахи и белые фуражки должны спасти их от смертельной жары.

Вы не вейтеся, русые кудри,

Над моею больной головой...—

гремело внизу.

Рота за ротой ползли, как огромные стальные щетки с косой щетиной. Вся улица превратилась в сплошную белую реку. Губернатор взял Темирбулатова за плечо и подвел к окну. Тот невольно зажмурился.

Меж отрядов пехоты иногда проезжал на коне старший офицер, младшие офицеры шагали пешком.

Пи-ишет, пи-ишет Царь турецкий,

Пи-ишет ру-у-усскому царю,—

подходила под окна новая песня, и с ней новый широкий и дружный строй белых рубах.

Эх, всю Рас-с-с-ею завою-ю-ю,

Сам в Рассею жить пойду!

Когда смолкала вдруг песня, слышно было, как под окнами по песку тысячи сапог глухо, но устрашающе грозно держали дружный шаг. И в этом ритмичном звуке, который подобен был ходу часов, силы и согласия было больше, чем в громкой песне.

Двое молодых высоких офицеров в белом шли рядом, впереди белого прямоугольника, кажется, наслаждаясь, что шагают в ногу с этакой громадиной.

Солдатушки, бравы ребятушки,—

запевал в рядах тенорок.

А где ва-а-аши же-ены?

Наши же-е-ены — ружья заряже-ены, —

хором подхватывала вся улица.

Вот где на-а-аши же-е-ны!

— Ты чувствуешь, чем это пахнет, Султан Мухамедьяныч? — спросил губернатор.

Потом прикрыл окно и невесело вздохнул, как бы неохотно возвращаясь к допросу, не сулившему ничего хорошего Султану.