Могусюмка и Гурьяныч

— Что же ты хочешь, чтобы я отдал приказ посадить тебя в тюрьму? — Губернатор знал Султана прежде, жал ему когда-то руку, благодарил за помощь, оказанную голодающим. — Ты не до конца откровенен, и поэтому разговор будет прост. Я тебе не верю! Пеняй на себя. Именем императора, последний раз...

— Жена, ваше высокопревосходительство! — низко кланяясь, твердил Султан.

Губернатор приказал позвать есаула Медведева.

— Вот, Темирбулатов пойдет с вами проводником на ловлю Могусюмки, — сказал он, показывая на Султана. — Я тебя, подлец!.. — вдруг крикнул генерал. — Ты что думаешь, самый богатый человек в губернии, так мы будем с тобой церемониться? Ты же шпиона приютил. Его башкиры схватили, возмущенные его словами. Ты не надейся, что он сбежал. Мы поймали его снова, на этот раз он сознался, что ты помог ему бежать. Нет, голубчик, я тебя так просто из своих рук не выпущу!.. Ты забудь, как шутки шутить со мной! Надвое, подлец, играешь! Знай: это у меня уж не первый случай! — сказал губернатор.

В этом году выловили несколько лазутчиков в оренбургской степи. Они пытались поднять восстание киргизов.

Губернатор и генералы были извещены из Петербурга о происках Хивы, о позиции афганского шаха и о кознях англичан. У губернатора свои лазутчики в Хиве. Он знал через них, например, что туркмены ненавидят хивинского хана.

Русские готовились к походу на Хиву с трех сторон. С берегов Каспийского моря, где в составе отряда — терские казаки, апшеронцы и дагестанские мусульманские сотни, а проводниками — туркмены.

Из Оренбурга должна пойти пехота, а также уральские казаки и башкирская конница.

А с востока, как знал губернатор, в новый поход подымались участники недавнего марша на Бухару.

В тот же день пришло известие, что в деревне Юнусовой на дом Султана Темирбулатова совершен был налет и жена его бежала с разбойником Могусюмкой.

Губернатор озаботился искренне, тем более, что новость была не из приятных. «Возможно, что в самом деле она помогла бежать Могусюмке... Тогда, может быть, Султан невиновен?» — подумал он, узнав об этом вечером за ломберным столом, и сказал любезно:

— В таком случае жаль ее. Исправник говорит, что она молода и очень мила.

— Да, говорят, прехорошенькая, — подтвердил гражданский губернатор. — И убила своей рукой... Безумие, конечно! Преступная страсть!..

— Какой скандал в нашем магометанском обществе! Значит, был мезальянс... Темирбулатов, старый дурак, высоко оценил себя...

— Да, ваше высокопревосходительство...

Помянули, что на днях приезжает из Петербурга на службу старший сын Темирбулатова, выпущенный из корпуса офицером.

— Надо сознаться, что в магометанстве многое нравится мне, — шутливо говорил губернатор.

Все заулыбались почтительно.

— Позвольте королем... Отлично понимаю магометанство! Серьезно, господа! Но вот явился ко мне, тоже из Петербурга, получивший там образование башкирин Ахметзянов и толкует о желательности открытия светской школы для башкир.

— Что значит — светские школы у башкир? — спросил стриженный ежом, с острыми огромными усами поляк-генерал, недавно приехавший в Оренбург.

— У них все школы при мечетях и учителя — муллы. Грамоты своей нет. Учатся писать по-арабски, по-татарски, по-турецки, — стал объяснять гражданский губернатор. — Так предполагают, чтобы коран преподавали муллы, а остальные предметы — учителя недуховные. Но тогда пришлось бы башкирам свою письменность изобретать. Пока они желают открытия новых русских школ для своих детей. А знаете ли, разбойник Могусюмка, говорят, не хочет писать по-арабски, так пишет башкирские слова русскими буквами. Ахметзянов тоже что-то в этом духе проповедует.

— Вон чего захотели! — шутливо молвил генерал-губернатор. — Нет уж, пусть молятся аллаху и в наше общество не лезут! Своих разночинцев достаточно!

Появился лакей с мороженым на подносе.

— Жаль, жаль эту молодую башкирскую даму!.. — продолжал генерал-губернатор, тасуя колоду пухлыми руками. — На что она теперь может рассчитывать? Ведь скоро мы поймаем и повесим её любовника. Впрочем, хоть миг, да мой!..

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЗИМНЯЯ БУРЯ

Глава 29

ЛЕСНОЙ КУРЕНЬ

По лесной дороге к куреню, где в ямах топили древесный уголь, заваливая его землей и дерном, вышли двое мужиков. Один, высокий и плечистый, с темно-русой бородой, был постарше, другой, веснушчатый и рыжий, — помоложе.

Из-за поленницы дров появилась женщина в мужских брюках, лоснившихся от сажи, и в такой блестящей от грязи рубахе, что казалось, она сшита была из листового железа. Лицо ее перемазано сажей. На плече — лом. Она приостановилась и стала вглядываться в обоих путников, отходивших от черной стены елок по вырубленной поляне, на которой видны были торчавшие из-под земли две слабо курившиеся деревянные трубы.

«Никак, бродяги», — подумала она.

На курене оставалось совсем мало людей. Лес для выжигания заготовлен, громадные поленницы стоят, как полуразрушенные крепостные деревянные стены. Лесорубы ушли, до самой зимы у них не будет работы, выйдут снова, когда установится санный путь. Дедушка Филат, да сама куренная хозяйка Варвара, вдова старого углежога, знавшая выжигание не хуже покойника, да девчонка ее Танюшка составляли все население куреня. Они сами укладывали в ямы огромные поленья, заваливали их землей, томили, потом разгребали кучи и студили уголь, потом вытаскивали, складывали его.

Варвара бродяг не особенно боялась. Бывало, что на курень забредали разные люди. Приходилось приютить, дать ночлег, угостить, чем богаты. Все же всякое появление незнакомых людей всегда сильно тревожило «куренную мать», как прозвали рабочие тетку Варвару.

Житель тайги всегда безошибочно узнает бродягу. По походке и по тому, как человек смотрит вокруг, ведь сразу заметно, кто таков пришел и что хочет. А тут оба брели не торопясь, видно, что у них нет никакого дела, хотя оба молоды и, кажется, здоровы, особенно тот, что порослей.

«Озорные люди, — подумала Варвара. — Да, никак, Степка...» — всмотревшись хорошенько, признала она.

Степка был женат на родной племяннице Варвары, на дочери ее брата. Брат Варвары, старик, строит барки, плотник, а Степку выгнали с завода, будто бы крал шинное железо, и нынешний «верховой» Запевкин грозился посадить его в тюрьму, но Степка сбежал. Как еще слыхала Варвара, он собирался идти в город на заработки. Запевкин ему будто бы говорил: «Уйди с завода, или я тебя сгною. Видеть тебя не могу!»