Мои? чужои? король

Мне недолго раздеваться, потому не тороплюсь. Прислонилась к косяку и смотрю на него бездумно… Хотя какие-то мысли все таки есть.

Как это будет?

Снова рыча, по животному, как… совсем недавно? Или он будет продолжать изображать каменного истукана, что стоят в предверии города богов, даже когда ляжет на меня?

— Не надоело?

— Что? — я моргнула.

— Смотреть. Разве недостаточно насмотрелась прошлой ночью?

Неловко пожала плечами. Мне даже сказать было нечего… а что уж делать, так я точно не знала.

Сопротивляться глупо, снова пытаться убить его — опасно, да и бесчестно, раз уж я дала свои клятвы. И плакать не о чем, всё произошло… как и надеятья, что меня ждет что-то прекрасное.

— Если и сказать нечего — прячься тогда в спальне, да закрой дверь и не мешай мне отдыхать одному. Завтра мы выезжаем на Север.

Мои глаза расширились от изумления.

— З-закрыть дверь? Но я думала…

Нет, он не истукан.

Эти несколько шагов, когда он впечатывается голыми пятками в каменный пол, этот взбешенный взгляд, кривящийся в ненависти рот могут принадлежать только тому, чьи эмоции режут мечом.

— Думала, что я снова возьму тебя, моя королева? Теперь уже не как рабыню? — прозвучало, почему-то отвратительно, — Каждый на этой земле знает, что ты отдалась мне еще вчера, так что даже не надейся на мою милость — я не испытываю ни малейшего желания ложиться с тобой в постель.

Меня топит одновременно в облегчении и ярости.

Милость? Ублюдок…

Но что будет, если не консумировать брак? Разве боги не отвернутся от нас? Или все это уже не важно? Они уже отвернулись… от меня?

— Ты станешь хозяйкой моего замка, как я и обещал, и уведешь моих людей прочь от этих земель, но никогда тебе не стать хозяйкой моего сердца…

— У тебя его нет! — шиплю.

— Или моего тела… меньше всего я хочу видеть рядом с собой ледышку, которая в состоянии разве что раздвинуть ноги и открыть рот.

Неожиданно эта характеристика бьет в самое нутро.

В юности я не раз слышала разговоры об особых плотских умениях, которыми то ли хвастались, то ли стеснялись их, да и сама, порой, в своих стыдных мечтах представляла, что мой избранник будет нежен и обучит ласкам, но чтобы так…

— Ставить женщине в упрек, что она сохранила невинность и честь до первой ночи с мужем? — я не думала, что смогу ненавидеть и презирать его еще больше, но и это оказалось возможно.

— И что? — Ворон кривится в усмешке, — Действительно сохранила?

Хочу вцепиться ему в лицо. Располосовать бледные щеки, выцарапать мерзкие глаза.

Но еще больше хочу показать, что мне плевать на его ужимки. И на его ненависть.

— Пусть тебе приснится обитель богов, мой король, — говорю обманчиво мягким голосом, делаю два шага назад и захлопываю перед ним дверь.

Никакой постели?

Никаких отношений за границами общей ненависти?

Прекрасно.

Не знаю зачем это ему, но зато у меня будет возможность отказаться от брака через год, если муж так и не ляжет со мной в одну постель.

Больше не медля, я содрала с себя ненавистные тряпки и бросила из в очаг. А сама едва сдержала стон удовольствия, погружаясь с головой во все еще горячую воду и запрещая себя и дальше размышлять о Вороне и его решении.

Тело поет от восторга.

А остальное… на остальное будет завтра.

ГЛАВА 18

У Эгиля-Ворона не было родового имени.

Его отец отказался признать его еще до рождения, а имя «Эгиль» он получил потому, что двух дней от роду перехватил лезвие, что занес над ним убийца. Так гласит легенда, которых вокруг моего… мужа было не мало.

Мы уже третий день в пути.

Физически начало путешествия не доставляло мне дискомфорта. Лошадь резвая, но спокойная, дождь прекратился, а наступающие холода уже не пугали — ярл Сварры и его жена позаботились о добротной и красивой одежде для меня, обуви и плаще подбитом мягким мехом. Король Севера поморщился раздраженно, когда увидел меня поутру после первой брачной ночи в полном облачении, соответствующим моему прошлому и настоящему положению — неужто рассчитывал, что весь путь я проделаю в рванье? — да еще и с сундучками, но мне и дела не было до его недовольства.

Что до остального…Остальное было ожидаемо.

Ледяная вежливость окружающих, старающихся не смотреть мне в глаза, чтобы я не заметила в них презрения или ненависти — они там были, чувствовала, но веками вбитые устои не позволяли высказать что-то кюне до тех пор, пока король не даст на это разрешение — и молчаливое игнорирование со стороны грозы Севера.

Мне было и просто, и сложно с таким отношением.

Я ведь понимала открытое противостояние. Схватку, бой, угрозу и борьбу за собственные земли. Или хотя бы неприязнь и постоянные уколы, как со стороны моей мачехи. Но я терялась, когда чувствовала злость и отвращение, растекающиеся по незримой границе вокруг меня, границе, которую никто не переступал… только стояли все на ней и смотрели на меня, представляя, что сделали бы, если бы им это позволили.

Я была не их, не с ними.

Несостоявшаяся убийца, что могла лишить жизни того, кого они уважали до божественного трепета.

Колдунья, любое действие которой расценивалось как угроза.

Нежеланная для всех королева — предательница уже по рождению и по роду…

И если бы мне не подавали еду из общего котла, я бы точно предположила, что кто-то может туда и плюнуть, если не хуже. А так — всегда общий очаг, вокруг которого мы устраивались на ночь, не раскидывая шатров и не сворачивая к городкам. Еда, что готовилась для короля, королевы и ярлов. Общее молчание, всегда возникавшее как только я присоединялась.

Одиночество среди людей.

Пустота внутри, которая пока ничем не могла быть заполнена…

Я и правда чувствовала себя опустошенной всеми предыдущими событиями. Так долго сначала шла к признанию собственным отцом, затем — более коротким путем — к возможной победе над угрозой.

А сейчас? Куда мне идти? К тому, чтобы стать самой нелюбимой кюной Севера?

И даже это можно было принять, если дать мне немного времени, чтобы собраться с мыслями, привыкнуть и восстановить вокруг себя крепостную стену, почти разрушенную тем, что случилось.

И у меня получалось бы лучше, если бы вода, залившаяся в трещины, не превращалась в лед и не крошила казалось бы твердый камень.

Что за связь нам подарили боги? Или я придумала её? Или же… те, кто дал обеты, пусть и ненавидя саму в них необходимость, всегда связаны вот так… незримой нитью?

Меня порой сводил с ума стук его сердца, который я чувствовала, как свой.

Темные, вороньи сны, которых у меня не было никогда.

Боль в боку, которая не могла принадлежать мне.