Мои друзья скандинавы

— Скажите, когда и за что вы сидели в тюрьме? — спросил я. — Ведь членом клуба борцов за свободу может быть только тот, кто отбывал тюремное заключение.

Эйнар Льюнгберг оживился:

— О, это было в те дни, когда назревала знаменитая всеобщая забастовка. В тысяча девятьсот девятом году лидер социалистов Яльмар Брантинг добивался во что бы то ни стало аудиенции у Густава Пятого. Из крон-принца тот уже стал королем. Наконец король согласился принять его. От этой встречи Брантинг почему-то многого ждал, на многое надеялся… Но, когда он пришел во дворец, король сказал, что он торопится и может уделить на разговор с лидером социал-демократов только десять минут, чтобы не опоздать на поезд в Мальме. Там должен был состояться теннисный матч. А Густав Пятый был страстный теннисист. Ты знаешь об этом? Теперь у нас король археолог, а тот был теннисист. Сколько кортов по стране он настроил! Так что разговора у него с Брантингом не получилось. Разочарованный Яльмар в тот же день рассказал об этом казусе мне. А я вечером выступал на рабочем митинге в театре и сказал так: «Традиционный девиз короля — «С народом, за родину», но сейчас нашему королю, оказывается, теннисный матч ближе и дороже, чем народ и родина». Из театра я отправился выступать на другой митинг, в Народный дом. И там мне сказали, что меня ищет полиция. Я сразу же отправился на вокзал — уехал в Гётеборг. Выступил там на митинге, а оттуда — на митинг в Норчёпинг. В Норчёпинге меня и арестовали. Привезли в Стокгольм — на суд высшей инстанции. Пять месяцев шло предварительное следствие… Обвиняли в измене королю. По этому параграфу старинного закона могли и казнить! Но тут забастовка — всеобщая, всенародный подъем! И ограничились девятью месяцами заключения.

Во время воскресной обедни в тюремной часовне я очутился между убийцей и взломщиком.

«Ты что сделал? — спрашивают они меня. — Украл?» — «Нет!» — «Убил?» — «Нет! За измену королю!» — «А это что такое?» — «Стукнул его хорошенько!» — объяснил кто-то из заключенных. И уголовники прониклись ко мне огромным уважением. А стоявший позади карманник даже послал по рядам табак (курить в тюрьме было строго запрещено)… Двадцатого июня я был освобожден. На улицах фейерверки, флаги, салют. Думал, в честь моего освобождения, а, оказывается, праздновался день рождения короля. Прямо из тюрьмы я прошел в Народный парк и тут же выступил на митинге за республику.

Уже перед моим уходом Льюнгберг вынул из ящика письменного стола фотографию: Ленин с группой товарищей идет по улице Стокгольма от вокзала к гостинице «Регина». Рядом с ним шагает высокий, в котелке, автор «Гуманистического манифеста» — социал-демократический бургомистр Стокгольма Карл Линдхаген.

— Это было в такой же апрельский день, как сегодня. В семнадцатом году Ленин с группой политических эмигрантов возвращался на родину, через Швецию.

— Мне знакома эта фотография, — говорю я. — Вот Надежда Константиновна, а это, кажется, Усиевич. Это — Отто Гримлунд.

— Да, но вы не знаете, кто этот человек — самый последний в группе. Это я! Я тоже встречал Ленина на Центральном вокзале. Вы видите, как пестро и старомодно одеты эти русские эмигранты. Вот тот, что сбоку, надвинул на глаза кепку, в кавказской рубашке…

— Это Миха Цхакая… Но разве остальные одеты не по тогдашней моде?

— Нет, что вы! Они одеты по моде, которая к тому времени здесь устарела уже на добрый десяток лет. Так вот, один швед, встречный прохожий, глядя на эту шагающую по мостовой группу иностранцев, удивился: «Что это за люди приехали? Артисты?» И хотя он произнес это негромко, но у Линдхагена был очень тонкий, острый слух. Он повернулся к прохожему и сказал: «Это русская революция приехала!»

И в самом деле, то была русская революция, провозгласившая своим первым лозунгом — «МИР».

«ЭСКИЛЬСТУНА» И «ГОЛУБОЙ ПЕСЕЦ»

Эскильстуна. Город железа и стали. Старинная кузница страны. Колыбель ее индустрии. Шведская Тула.

На центральной улице города, как священные реликвии, нетронутые, открытые для посетителей, сохраняются и по сей день со всеми своими нехитрыми орудиями — клещами, закопченными горнами, наковальнями, скрипучими кожаными мехами — шесть кузниц. Дощатые вишнево-красные домики с белыми плоскими, вровень со стеной, рамами окон. Такими, какими они были и лет триста назад.

В прошлом веке в Эскильстуне сделали первый в Швеции паровоз. А сейчас город славен своими тракторами.

В начале нашего века здесь родились знаменитые плитки Иогансона. Эти плитки такие гладкие, что, если их поверхность слегка потереть ладонью и приложить друг к другу, они прилипают с силой давления в тридцать три атмосферы. Плитки эти стали во всем мире эталоном тех измерительных инструментов, без которых невозможен конвейерный способ производства.

Форд испробовал все, чтобы изготовить в Америке такие же сверхточные, отполированные стальные измерительные плитки, но и ему пришлось сдаться на милость старому провинциалу — эскильстунцу Иогансону, чье мастерство полировки пластин было тогда выше разумения американской техники.

И Форду пришлось купить у Иогансона секрет плиток за десять миллионов долларов.

Ныне японцы, стремясь открыть своим товарам новые рынки, пытаются возможно точнее скопировать удобные, оригинальные, современного стиля эскильстунские ложки, ножи и вилки из нержавеющей стали, форма которых и качество безупречны.

Лучшие в мире хирургические инструменты тоже идут отсюда.

В парке Эскильстуны на высокой каменной четырехугольной колонне простерта огромная бронзовая рука — рука Творца. На ней, тревожно озираясь, стоит голый, только что сотворенный господом человек. Правой ногой он опирается на большой палец создавшей его руки, левой — на указательный. И вся его фигура — олицетворение любопытства и недоумения. В какой неизвестный мир он ввергнут Творцом? Что ждет его здесь?

А на одной из площадей Эскильстуны бьет необычный фонтан… Среди рвущихся со всех сторон могучих струй воды, обдающих его россыпью брызг, в страшных потугах корчится кит — нелегко ему было исторгнуть из чрева своего библейского Иону. У самого же выброшенного наверх Ионы лицо обезумевшего, обалдевшего человека.

Да может ли оно быть другим после трех суток, проведенных во чреве поглотившего его морского чудовища? Никакой святости! Из-за этого, говорят, церковники и отказались принять заказанную ими скульптуру-изваяние…

И эскильстунцы приобрели фонтан для вящего прославления своего города! И «Рука Творца» и фонтан «Ионы, исторгнутого из чрева кита» — творения великого скульптора XX века шведа Карла Миллеса.

Но не из-за плиток Иогансона, не из-за эскильстунских ножей и вилок и даже не из-за прекрасных, умных и вдохновенных творений Карла Миллеса припомнилась мне в тот весенний день в одном из стокгольмских музеев Эскильстуна.

Когда я впервые приехал в Стокгольм, этого музея здесь еще и в помине не было. Он мирно покоился на дне гавани, погребенный толщею морской тины. Теперь же, всплыв из глубин, он стал новой достопримечательностью столицы и влечет к себе толпы туристов — и старых морских волков, и бесконечные экскурсии школьников.

Имя его — королевский флагман, трехпалубный, шестидесятичетырехпушечный фрегат «Васа».

Мы на Неве охраняем «Аврору» как реликвию тех десяти дней, которые потрясли мир. Норвежцы в Осло сберегают под крышей деревянный «Фрам» Фритьофа Нансена и плот Тура Хейердала «Кон-Тики», знаменитые своими необыкновенными плаваниями.

В отличие от них, фрегат «Васа» известен тем, что ни в какие плавания не ходил, ни в каких морских сражениях не участвовал. Просто-напросто, выйдя под парусами первый раз в море, он через полчаса, едва пройдя восемьсот ярдов, от налетевшего шквала перевернулся и пошел ко дну со всем экипажем и многочисленными гостями, собравшимися отпраздновать спуск на воду нового флагмана.

Пролежавший 333 года на дне стокгольмской гавани, затянутый сотнями тонн ила, корабль в 1962 году был поднят со всеми пушками, ядрами, кухонной посудой и даже разменной мелкой монетой, принадлежавшей матросам.

Корабль очистили, поставили у берега острова, вблизи которого он затонул.

Вокруг его огромного дубового тела, высотой в шесть этажей, возвели стены из алюминия, крышу — и превратили в музей.

Высокие стены музея-ангара видны с многочисленных набережных столицы.

Сюда на краснобоких автобусах спешат по большим и малым стокгольмским мостам экскурсанты. Их перевозит к «Васе» теплоходик, неустанно круглый год снующий по заливу.