Мои друзья скандинавы

— Это модели проектов памятника, — сказал Хансен. — Поставили его по инициативе нашей школы. Я был членом муниципальной комиссии, утверждавшей проект.

— Почему же выбрали этот… ну, как бы сказать… — замялся я, — несколько игрушечный вариант?

— Я был против. По-моему, лучше, чтобы каждый король стоял поодаль от другого, без пьедестала, чтобы люди ощущали их рядом с собой, могли проходить между ними. Вот как на этом варианте, — он показал на модель на столике у окна. — Но большинством муниципалитет утвердил проект памятника, к которому вас подвез автобус.

— А где здесь жила Лиза Мейтнер? — спросил я Карин.

— Вы знаете, что она жила в Кунгельве? — испытующе спросила Карин.

— Я читал об этом в книге Юнга «Ярче тысячи солнц».

— Ах, так… — протянула собеседница. — Не спорю, книжка блестящая, но здесь возмущены тем, что Юнг объявил Кунгельв «маленьким городишкой», назвал его «Кунглев» да еще написал, что Лиза жила в пансионе. А на самом деле ни в каком не пансионе, а в этом самом доме номер девятнадцать по Остергатта, в этой самой комнате, где мы сейчас пьем кофе, у своей давней подруги, с которой она училась в Лундском университете.

Подруга эта преподавала в Лунде. В Лунде же она, как рассказали мне здесь, вышла замуж за бывшего францисканского монаха.

Отказавшись от монашества, он увлекся идеей высших народных школ, приехал в Кунгельв, чтобы создать здесь такую школу, и построил дом, на верхнем этаже которого живут сейчас Седерблады, а внизу, в четырех комнатах, девушки-курсантки.

Может быть, монашеское прошлое бывшего хозяина этого дома сказалось в некоторой мрачности отделки комнат нижнего этажа.

После прихода к власти Гитлера еврейка Лиза Мейтнер вынуждена была бежать из Германии.

Она поселилась в Стокгольме, который гордится тем, что в нем нашли приют многие замечательные ученые, гонимые у себя на родине: от великого французского философа Декарта до замечательного русского математика Софьи Ковалевской.

Первое рождество на чужбине Лиза Мейтнер проводила в Кунгельве, в гостях у своей радушной подруги.

В это же время в Копенгагене, в институте Нильса Бора, нашли прибежище многие ученые-атомщики, вынужденные бежать из Центральной Европы. Среди этих изгнанников был и венгерский ученый Теллер. В Копенгагене он женился на давно любимой им девушке, но тщательно скрывал свою женитьбу, так как стипендия, на которую он жил, предназначалась для холостяков.

В институте у Бора работал и очутившийся в изгнании племянник Лизы Мейтнер, молодой физик О. Фриш.

От Кунгельва до Копенгагена очень близко, и когда Мейтнер оказалась в Кунгельве, племянник ее тоже приехал сюда на рождество к друзьям, которые поместили его в том же доме, где жила Лиза. Они собирались хорошенько отдохнуть во время этих каникул и вдоволь походить на лыжах. Лиза привезла их из Стокгольма, а племяннику впору пришлись лыжи бывшего францисканца.

Как раз в те дни Мейтнер получила письмо от немецкого ученого Гана, с которым работала до изгнания. Он писал ей о своих последних экспериментах, результаты которых казались ему необъяснимыми, невероятными.

Ган с волнением и нетерпением ждал, что скажет его бывшая соратница по поводу этих поразительных открытий, противоречивших всему прежнему опыту и теориям.

Фриш видел, что пришедшее из Германии письмо взволновало Лизу.

В точности экспериментов, проведенных Ганом, она не сомневалась. Но, в таком случае, многие представления, которые в физике считались неопровержимыми, неверны! Масса вопросов и предположений зароились в ее голове. Казалось, проясняется нечто громадное.

«Как хорошо, — думала она, — что в это время рядом оказался племянник, с которым можно посоветоваться, поразмышлять вслух».

В лаборатории у Нильса Бора Фриш считался одним из восходящих светил.

Но он, как назло, отказывался в эти дни, во время каникул, говорить о «высоких материях». Делу время, потехе час. И Фриш считал, что наступил именно тот час, который должен быть отдан потехе.

Он застегивал крепления на лыжах и уходил в заснеженные рощи. Лиза догоняла своего строптивого племянника, и, в то время как их лыжи бежали рядом, она безостановочно говорила о том, что ее так волновало.

В конце концов, как он потом рассказывал, бомбардировка слов пробила глухую стену деланного безразличия и возбудила цепную реакцию в его мозгу. По вечерам в гостиной у низенького столика перед диваном, где сейчас дымился в чашечках кофе, между племянником и теткой велись вдохновенные дебаты о значении опытов Гана и о том, что должно из них последовать.

Так постепенно они дошли до понимания того, что было названо «ядерным делением».

Написанная ими об этом статья через два месяца появилась в английском журнале «Природа». Это было в феврале 1939 года, за полгода до начала второй мировой войны.

Вернувшись из Кунгельва в Копенгаген, Фриш рассказал о работах Гана и о том, как в беседах с ним расшифровала их суть его тетка. Услышав это, Нильс Бор, хлопнув себя по лбу, воскликнул:

— Как мы могли не замечать этого так долго!

Об их открытии в Кунгельве Фриш написал своей матери, родной сестре Лизы: «Ощущение такое, как будто я, пробираясь сквозь джунгли, поймал за хвост слона и теперь не знаю, что с ним делать».

Но вскоре люди узнали, что делать с этим слоном.

Решающее открытие на пути к созданию атомной бомбы было сделано по игре случая в том городке, где почти тысячу лет назад три короля поклялись установить вечный мир и в подкрепление клятвы смешали в чаше свою кровь…

…По телефону мне сообщили, что курсанты уже собираются.

Я подошел к трехстворчатому окну. Что видела из своей комнаты Лиза Мейтнер? Перед домом — небольшой садик, низеньким забором отгороженный от узкой улицы. А если поднять глаза, взгляд упирается в высокую циклопическую стену, сложенную из неотесанных глыб серого гранита, — это крепость на крутом холме, на другом берегу рукава не видной отсюда реки. Многоэтажная башня с редкими сводчатыми амбразурами возвышается над крепостной неприступной стеной.

Мы вышли из дома. За ним круто поднимался скалистый склон горы. Черные буки тянули к нему обнаженные ветви. Золотистые сосны медленно карабкались вверх по склону.

На лыжах тут подняться нелегко.

Когда бывший францисканец умер, жена его, подруга Лизы Мейтнер, вернулась в Лунд. Недавно она умерла, а дом продали Скандинавской высшей народной школе, учебное здание которой в трех кварталах отсюда.

Хотя возраст учащихся здесь не ограничен и отдается предпочтение старшим абитуриентам, в зале господствовала молодежь — бородатые юноши, коротко остриженные девушки. Правда, был среди курсантов, как выяснилось во время беседы, даже пятидесятилетний крестьянин из Дании. Он не мог учиться, пока не вырастил детей. А когда они встали на ноги, предоставил им хозяйствовать на земле, а сам приехал сюда узнать, «что, как и почему».